– Скоро вы там? – послышался из комнаты Костин голос.

– Начинаем носить, – отозвалась Валентина, – готовь стол, Корнеев!

Стол был давно уже готов, не за этим задержка.

Володя бросил на Валентину быстрый взгляд. Хотелось ему одного лишь: почувствовать на своем лице теплую жалеющую руку этой женщины, хотелось подставить под эти гибкие пальцы лоб и щеки, закрыть глаза и забыться. Что же это делается с ним?

Когда стол был уже полностью заставлен, осталось только сесть, раздался звонок в дверь: пришла «обещанная» средним братом Сергеем дама – рослая и быстроглазая, по-праздничному шумная, с мокрыми от дождя щеками.

…Если сейчас восстановить по деталям это майское застолье, то каждый из собравшихся, наверное, вспомнит что-то свое, эпизод, засевший в памяти, клочок праздника, «свою» часть и, может быть, и весь праздник. Володя Корнеев позже просыпался иногда ночью от одного, лишь одного ощущения: он танцует с Валентиной, несется, несется по кругу, сбиваясь с ритма, чуть не падая.

Он видел совсем рядом лицо Валентины, ее глаза, блестящие, с ошеломляюще глубокими зрачками, своим особым светом, видел тонкий точеный нос, отмечал белизну гладкой кожи, тяжесть волос, крупными прядями опускавшихся на плечи, наползавших на шею, покрывавших грудь и руки. И тогда пробивала его боль.

– Володя, ты что так плохо танцуешь? – время от времени покрикивала на него Валентина, и пол комнаты невольно кренился, дрожал. – Чего ноги заплетаются?

– Просто я на практике познаю, что для танцев нужны не только хорошие ботинки, – пробормотал Володя, испытывая неловкость и еще что-то сложное, чему, пожалуй, и названия не было, – он стыдился своей неловкости, Костиных насмешливых взглядов и, конечно, Валентины. Он бросал ответные взгляды – невидящие, грустные. Костя, который в танцах участия не принимал, лишь щурился, гудел басом, словно майский шмель:

– Володька-то, Володька, а… По танцам он кандидат наук, а не по нефти. Во дорвался! Как бы плохо не стало.

А тому действительно было плохо. Еще как плохо – и об этом никто не догадывался. Он умоляюще смотрел на Валентину, будто хотел что-то спросить, но никак не решался, и Валентина, умный человек, всегда все понимающий, ничего, решительно ничего в данном случае не могла или не хотела понять.

Она, наверное, даже представить не могла, о чем думал сейчас, чего стыдился младший Корнеев.

В какой-то миг в нем обломилась некая защелка и он, ощущая пропасть, в которую в любую минуту можно сорваться, прошептал, еле двигая вялыми чужими губами:

– Валя… я тебя… Я тебя люблю.

Но Валентина и этого не расслышала, не поняла ничего – мешали музыка, шарканье подошв, горячее дыхание, быстрота танца. Лишь взглянула на него немо, но даже не поинтересовалась, что именно прошептал Корнеев. Володе стало обидно. Но обида скоро прошла и, как всегда бывает в таких случаях, появилась смелость, решимость, желание совершить нечто ошеломляющее, громкое, и Володя, перебарывая себя, притянул к себе Валентину, почувствовал, как напружинилась ее легкая спина, прикоснулся губами к ее волосам, проговорил внятно:

– Я тебя люблю.

Она будто споткнулась, откинулась, повисла у него на руках, словно птица, по неопытности попавшая в силок, поглядела испуганно. Но тут же Володя уловил любопытство, пробившееся сквозь испуг, что-то жадное, жаркое, и комната, в которой они танцевали, для него словно бы озарилась новым светом.

– Ты что сказал? – на лбу Валентины в недоумении собрались морщинки.

– Я тебя люблю, – повторил он, глядя не в глаза ей, а на эти морщинки.

– Перестань, Володя, что ты, что ты, – рассыпчато зачастила Валентина, – что ты, что ты…