– Ты бы сейчас так не волновался из-за России, – вырвалось у неё, – если бы использовал свой билет в экспресс.

Фёдор нахмурился. С морщинами на лбу он казался столетним стариком, и Флинн чувствовала себя по сравнению с ним маленькой и ужасно глупой.

– А что – если бы я стал павлином, Россия бы перестала быть моей родиной? – громко возразил он.

Закусив губу, Флинн передёрнула плечами. Для неё Германия перестала быть родиной. Родина была нигде конкретно – и повсюду, и прежде всего в пути. Родиной был этот поезд.

– У тебя был билет, – повторила она. – У тебя был шанс.

Эти слова, похоже, привели Фёдора в бешенство.

– Вот к чему всё сводится! – громко определил он. – К моему шансу!

Флинн вовсе не собиралась позволять кричать на себя, да ещё посреди ночи, стоя в пижаме в холодном коридоре.

– Ты думаешь, у меня был шанс, да? – хриплый голос Фёдора раздавался на весь коридор.

Флинн молчала, не зная, что ответить. В конце концов она коротко ответила:

– Да.

Слово упало в тишину как камень в колодец – на поверхности лишь пошли круги, но за жёстким взглядом Фёдора ей внезапно почудилось какое-то напряжённое ожидание.

– Понимаю, – сказал он, кивнув, словно ему было ниспослано великое откровение. – Понимаю. Теперь, став павлином, – он выплюнул это слово, как потерявшую вкус жвачку, – ты смотришь на меня как все остальные твои чокнутые дружки: Фёдор Куликов, чумазый кочегар, слишком тупой для того, чтобы не упустить свой шанс. Он захотел работать, а не дурью маяться.

– Эй! – вырвалось у Флинн. Она вспомнила о необычных уроках и времени для самостоятельных занятий по вечерам. Она знала, что жизнь у Фёдора трудная, но она знала и другое: – Мы дурью не маемся!

Фёдор поднял брови. Флинн впервые заметила у него надменную складочку у рта.

– Теперь я наконец понял, почему ты с четверга со мной не разговариваешь, – презрительно бросил он.

Это она с ним больше не разговаривает?! Ну, это уж слишком! Флинн ощущала себя как в детском саду. Обри Бейкер и Весна Новак из третьего класса наверняка пришли бы от этого спора в восторг.

– Заткнись, а! – наехала она на Фёдора, который собрался что-то добавить. От злости на него ей было физически больно. Не сказав ни слова, она оставила его и потопала по коридору – насколько возможно топать в толстых носках по мягкому ковролину. По пути к своему купе она хлопала каждой дверью, хотя Фёдор уже давно слышать этого не мог.

По Всемирному экспрессу эхом разносились удары по металлу, потрескивание магических инструментов и возгласы тинкеров в цехе, но в голове у Флинн стояла тишина, будто её набили ватой. Этой ночью она ворочалась во сне, словно билась в схватке с врагом. Вот только она не понимала, кто этот враг – Фёдор, её тоска по Йонте или она сама.

Когда Флинн воскресным утром проснулась, поезд снова был в движении. Светлый и тихий день золотил рельсы, ведущие Всемирный экспресс вдоль границы национального парка.

Пегс храпела так громко, что снова уснуть Флинн не удалось. Как только она затыкала уши подушкой – в голове у неё раздавался гневный голос Фёдора. Лежать тут и слышать, как он её осуждает, было настоящей пыткой, поэтому она неохотно выбралась из постели и вышла из купе.

В ванной комнате в конце коридора Флинн пустила в ванну тёплую воду и выбрала на полке у окна большой синий кусок мыла. Пока автоматическая мылорезка строгала его в пенящуюся воду, Флинн глянула в запотевшее от пара окно.

– Ух ты! – воскликнула она в благоговейном восторге. Казалось, Всемирный экспресс, покинув тёмный дымный цех, въехал в какой-то совершенно новый мир: до самого горизонта тянулись украинские пейзажи, скупые и уже по-зимнему серые. Небо Польши ещё светилось прохладной ясностью, а тут над миром висело плотное мутное одеяло облаков. Приглушённый утренний свет серебрил отдельные крошечные точки снега, стремящиеся к земле холодными кристаллами.