Судя по тому, что сопрано перешло на совсем уж откровенный визг, когда надрыв перетекает в истерику с одновременным повышением уровня громкости децибел так на десять, начался припев. Изменение характера исполнения позволило мне, наконец, разобрать незамысловатый текст:

Верила, верила, верю,

Верила, верила я!

Но никогда не поверю,

Что ты разлюбишь меня!

Оправдались ли ожидания героини песни, узнать мне было не суждено. Другой наш сосед, слесарь Василий Федорович, здоровенный детина тридцати шести лет от роду решил вмешаться в происходящее и прервать сольное выступление эмоциональной исполнительницы.

Намерения свои он осуществил с помощью грубого стука в дверь возмутителя спокойствия и отборного мата на всю коммуналку, не обещающего ночным музыкантам ничего хорошего.

Дядя Петя Василия Федоровича знал. Знал и боялся. Потому сразу начал бурно оправдываться через закрытую дверь, открывать которую предусмотрительно не решился. Глас трудового народа полученными объяснениями оказался удовлетворен не вполне, однако, ввиду позднего часа, настаивать на своем не стал и удалился в свои апартаменты, пообещав «урыть» неугомонного соседа завтра.

Я шел по улице в сторону метро. Впереди надвигался долгий рабочий день и предстоящая перспектива провести этот день целиком в тесном душном помещении, занимаясь непонятно чем непонятно с кем, меня никак не прельщала. Но, то меня, Александру Соколову было все равно.

Ничего такого, что могло бы мне помочь с возвращением памяти, за ночь придумать не удалось. И я опять решил, что пока что продолжу плыть по течению, а там будет видно.

Голова ощущалась чугунной, потому как на сон ночью выкроить удалось всего то часа полтора, не больше. Да еще и ночной мотив от соседского загула привязался накрепко и даже не думал отпускать. С самого пробуждения крутились и крутились по кругу в и без того звенящей как колокол башке песенные рифмы про необоснованную уверенность неизвестной героини в непоколебимость романтических чувств неизвестного героя. Под вполне себе качественный (не отнять) аккомпанемент хорошей гармошки.

Подошел к перекрестку – требовалось перейти улицу. Горел «красный». Остановился переждать, пока проедет странно редкий поток странных машин. От нечего делать начал оглядываться по сторонам. Справа и чуть сзади расположилась круглая рекламная тумба с афишами. В глаза сразу бросился плакат Московского цирка на Цветном бульваре, извещающий о новом представлении.

Плакат цветной. На нем оказался запечатлен неизвестным художником абсолютно черный купол цирка и летящий на его фоне мужчина. Купол автор рисунка стилизовал под звездное небо, сами звездочки прорисованы были очень красиво. Реализм, конечно, отсутствовал и в помине, но он здесь и не предполагался, главное, что смотрелось здорово.

Акробата художник также нарядил в блестящий облегающий костюм, который отлично интонировал с куполом. Страховочный трос не был прорисован, потому казалось, что циркач действительно парит под звездным небом.

Чтобы ни у кого не возникло сомнений в тематической направленности готовящегося представления, плакат дополняла надпись: «ВПЕРВЫЕ В ЦИРКЕ! ПОЛЕТЫ ПОД ЗВЕЗДАМИ!».

Еще присутствовала дата, но она меня совершенно точно не интересовала. Потому, что я вспомнил.

И кто я такой. И как здесь оказался. И кто такой «Павел Геннадьевич».

Стоило мне только увидеть картину парящего на фоне звездного неба звездного же человека, как не покидающий голову все утро музыкальный шум из народного фольклора начала замещать совсем другая песня. В другом стиле и на другом языке. Сами собой зазвучали гитарные аккорды, за ними вступили ударные и неподражаемый голос Дэвида Боуи заполнил мое мутное от недосыпа сознание: