Воспользовавшись еле живой сушилкой для рук, тащусь обратно к сцене, чтобы взять еще какое-то оборудование. Когда я поднимаю что-нибудь левой рукой, запястье пронзает несильная, но резкая вспышка боли, которая, вибрируя, распространяется вверх по руке.

На обратном пути к микроавтобусу замечаю группу взрослых чуть моложе моих родителей, которые едят пиццу за столиком у задней двери, и среди них сидит мой учитель по скрипке. Я пытаюсь незаметно проскочить мимо, но потом слышу, как кто-то произносит мое имя, и неохотно поворачиваюсь как раз в тот момент, когда мистер Фостер встает со своего места и направляется ко мне.

Ох, как же я иногда скучаю по миссис Осло… Эта статная дама преподавала мне игру на скрипке с пятого класса, а в прошлом году наконец оставила своих последних учеников и окончательно ушла на пенсию. У миссис Осло бывали обострения артрита и провалы в памяти, но в конце урока она всегда давала мне ириску и никогда бы не стала настаивать, чтобы я называла ее по имени. Теперь я вынуждена иметь дело с Зови-меня-Гэри. Я знаю, что должна быть благодарна. Он несколько лет выступал с Филадельфийским филармоническим оркестром, а сейчас играет в Кливлендском симфоническом оркестре и куче других ансамблей. Он один из самых талантливых музыкантов, которых когда-либо подарил миру этот город, и то, что он сейчас снова живет здесь, – не более чем случайность. Вроде как его привел сюда сыновний долг перед больными родителями, как я поняла из смутных обрывков сплетен. Когда мы играем вместе, я иногда чувствую, как меня приподнимает над землей (или по крайней мере увлекает за собой) сила его звука. И все же… он абсолютно нетерпим по отношению к моим ошибкам, постоянно перебивает, когда я пытаюсь задать ему вопрос, и всегда пялится так, словно ему интереснее разглядывать меня, чем слушать. Короче говоря, он мне не очень-то нравится.

И вот он здесь, обвивает меня рукой, прежде чем я успеваю поставить на пол чехол с ударными тарелками. От него пахнет чересчур ядреным одеколоном и пивом.

– Получила письмо? – спрашивает он. – Уверен, ты в восторге.

– Письмо? – повторяю я, а мое сердце, словно бабочка, уже вырывается из груди, хлопая крылышками.

Зови-меня-Гэри поворачивается к столику своих друзей и указывает на меня:

– Анна – это я, только в своем поколении. И с физическими данными получше.

Мужчины за столом ухмыляются и опускают глаза на свои бокалы, а две женщины рядом с ними фыркают и закатывают глаза. Одна из них бросает в Фостера скомканную салфетку. Они же все пьяны. Я выскальзываю у него из-под руки, из-за чего он на секунду теряет равновесие.

– Какое письмо? – спрашиваю я снова.

– Я сегодня получил список, – отвечает Зови-меня-Гэри, все еще слегка покачиваясь. – Ты единственная из всей школы, кого в этом году взяли в госоркестр. А в группу первых скрипок нелегко попасть одиннадцатикласснику.

И тут мне становится безразлично, что Зови-меня-Гэри такой противный и сам себя ставит в неловкое положение, я даже внутренне не против, когда он, поздравляя, хлопает меня по плечу. Первое, что мне хочется выкрикнуть: «Теперь я настоящий человек!» – но я так смущена этим порывом, что просто говорю:

– Спасибо. Я не знала. Спасибо, что сообщили.

Потом хватаю чехол с инструментами и мчусь на парковку, чтобы найти Элизу. Я чувствую себя окрыленной, я могла бы кататься на этом чехле для тарелок, как на доске для серфинга, по волнам своего чистого ликования! Элиза все еще курит с басистом, но прямо сейчас я слишком счастлива, чтобы обращать на внимание на то, что она как будто совсем про меня забыла.