– Кофе?

– С молоком и без сахара. И вот эту хрустелку, – ткнула пальцем в витрину.

Бармена художник мысленно окрестил «отставной сержант морской пехоты». Было ощущение, что под белой рубашкой и чёрной бабочкой скрывается синий якорь. Кивнув бармену, галантный кавалер подтвердил:

– А мне чёрный и пачку сигарет, – и тоже ткнул пальцем в витрину.

Бармен посчитал сумму на калькуляторе и огласил:

– Сто одиннадцать.

– Хорошо, – и рука ухажёра скользнула во внутренний карман пиджака.

Какое-то юношеское смущение на грани позора почувствовал ухажёр, достав свой толстый бумажник. Будто Он хвастается толщиной портмоне перед девушкой, которая и не таких богатеев видала. И мельком взглянул на Ингрид, надеясь, что та не заметила этой пошлости. Но Ингрид, как назло, смотрела на Него с въедливым прищуром, и лёгкая улыбка украшала её сарказм. Именно с этой саркастической улыбкой Ингрид сказала, указывая себе за спину:

– Обратите внимание на их шикарный аквариум. По-моему, непозволительная роскошь для такого маленького заведения.

И вышла из кафе, намереваясь занять место за уличным столиком рядом с прозрачным обиталищем моллинезий и меченосцев. Расплатившись, кавалер отправился следом.

Обустраиваясь за столиком, Ингрид встретила Его лёгким презрением:

– Вас только что ограбили где-то на десятку. Поверьте бывшей отличнице, правильный ответ – сто один.

– Да? Вполне возможно, – кавалер сел напротив. – Пусть это будет на совести бармена, отношение к деньгам определяет культуру.

Эта реплика позабавила Ингрид:

– А я думаю, всё несколько проще. Вы никогда не знали нищеты, оттого вы так легко философствуете на тему денег.

– Вы не правы, это что-то более… сложное.

– Ну да, голубая кровь, дворянская наследственность.

– Зачем же вы так? Спросите любого музыканта, поэта…

Он замешкался, и Ингрид продлила стройную логику фразы:

– Или тех, кто считает себя таковыми, как это делаете вы.

«Молю, пусть это не Ингрид сказала. Или пусть Ингрид, но оговорка сорвалась нечаянно, не поймаешь. Она не ведает, что говорит. Терпение и снисхождение, снисхождение…» – Но вы же не видели моих работ.

– О да, но обязательно посмотрю. – И, разряжая обстановку, она сказала по-дружески, доверительно: – Не злитесь. Честно говоря, это я так, забавы ради. Вы сердитый очень интересны. В живописи я действительно ничего не понимаю.

Помолчали, и, чувствуя, что Он замкнулся в себе и всё ещё сердится, Ингрид плавно протянула руку к Его наручным часам, коснулась браслета:

– А вы можете прямо сейчас нарисовать меня?

У такого, как Он, редко с собой альбом, но для этого годен и оборот рекламного буклета. Рисовать Ингрид даже шариковой ручкой – это удовольствие, Ингрид не жеманится и не позирует, она просто смотрит. Сколько бездарных девиц в процессе любовных игр, сколько мерзких физиономий на пьяных вечеринках Макса находили это забавным – «Раз художник, пусть рисует». Какой уродливый это порок – неумение отказаться.

Тошнотик лягушки булькает в этом. Он не рисовальщик, Он пишет. Соборы, овощи и фантазии, впечатление от неприятного разговора и просто туманное утро в порту. Знаток всех стилей и направлений. Бывало, Он уходил вслед случайной помарке неопытной кисти, и нежданная арабеска грозилась убить, а затем вознести Его заново.

Но вокруг нужны только фотографы, такие же услужливые, как и Он, предлагающие заснять, «как я с этой девочкой на пляже загорал», и в богатых заказах только портреты, какие-то ливреи с эполетами. Богатый ван Рейн.

Неотменимая объективность источника света и субъективность созерцания официанта. Чего изволите? Может, как вчера, с позолотой бордовый или комплимент от художника – сегодня в лиловом? Вам со средневековым сюжетом или беспредметная живопись?