Я очень быстро вошел во взрослую компанию брата. Меня приняли, несмотря на то, что я был намного младше всех, мне кажется, им было интересно общаться со мной. Я был для них источником московской информации, а также, будучи младше их на 6–10 лет, представителем новой генерации. Интересно, что друзья старшего брата относились ко мне с интересом, с некоторыми из них я тесно дружил, например, с Борисом Колонтаровым. А мой родной брат все так же, как в мои детские годы, а потом в период моего отрочества и юности, – не обращал на меня никакого внимания. Сближение, появление теплых чувств начало складываться между нами только, когда мне стукнуло за тридцать. К этому времени я закончил институт, поработал на фабрике, поступил в аспирантуру и закончил ее, прожил полтора года в Бирме и вернулся из нее, стал кандидатом наук и доцентом.

Я думаю: в чем причина такой медленной эволюции развития отношений, перешедших сегодня в полноценную любовь и взаимный интерес? Во-первых, я легко иду на человеческие контакты, и мне интересны все люди: чем они живут, что ими движет, их переживания, их опыт. А Илья тяжело идет на контакты с людьми, более мрачно смотрит на жизнь, постоянно ждет от нее неприятного подвоха. Во-вторых, я очень медленно умственно развивался. Я об этом уже писал. Брату не было интересно со мной до тех пор, пока мы не сравнялись с ним по уму и жизненному опыту (с его точки зрения). В-третьих, и брат, и родители считали меня легкомысленным, авантюрным человеком и с опаской ждали от меня всяких кульбитов.

Несколько слов, описывающих наши братские взаимоотношения. Перед войной мы жили в общей квартире: 13 комнат – 13 семей. Мне восемь, брату четырнадцать. Он уже читает газеты. Я нет – я систематически начал читать газеты только после института. Как я говорил, газеты тогда выписывали в единицы, – в нашей квартире такая была только одна семья. Было принято попросить газету для прочтения, а потом возвратить ее хозяину. Обычно ситуация бывала такая: брату хотелось что-то прочесть в газете, и он обращался ко мне: «Геня, пойди, попроси газету у соседа». Обычно я отвечал: «Илья, а ты сам, что, не можешь?». «Мне неудобно, неловко, у тебя это получится проще» – отвечал Илья. Ну, проще, так проще, действительно, с этим у меня сложностей не было. Я шел к соседям, заводил какой-нибудь разговор и в конце его просил для брата газету. Соседи удивлялись, почему он сам не может зайти и попросить такую ерунду. Это к разговору о разной степени контактности.

А что касается опасных кульбитов с моей стороны, то они практически прекратились во время моей учебы в текстильном институте, и особенно после женитьбы и рождения первой дочери Ольги. Как будто во мне, в моей голове, кто-то (а, наверное, я сам) переключил тумблер. Произошла перезагрузка матрицы, и сформировалась новая программа жизне- и целепонимания, и в центре этой программы была любимая женщина – жена. Вскоре появилась еще одна маленькая любимая женщина – дочь. Изменилось все: запах, цвет, формы мира, окружающей среды. Появилась работа, которую я очень полюбил, природа, которую по-настоящему я полюбил именно тогда. Люди близкие и далекие, все живое и не живое воспринималось мною теперь через призму новой для меня парадигмы – это была Семья, ее благополучие, ее климат, ее будущее. Читая это, кто-то может упрекнуть меня в ханжестве, ведь через двадцать лет я оставил эту семью, уже не с одной, а с тремя любимыми дочерьми. Да, но, по-моему, одно другого не исключает, – я создал новую семью, столь же мне дорогую, потому что семья была важна для меня.