В 1935–1936 годах большевицкая власть решила переоборудовать эти здания, а также всю прилежащую территорию вокруг них под городской дом пионеров. В то время большую роль в Советской верхушке играл Лазарь Моисеевич Каганович (последний и не очень приятный еврей в Советском правительстве), он отвечал за весь транспорт и за всю Москву, он же руководил строительством метрополитена. Кажется, пионерам Москвы повезло под эту сурдинку. Два события в моей жизни произошли почти одновременно. Первое – очень близко от нашего дома открыли станцию метро «Кировская», – она вдруг появилась из-под земли и на всю жизнь стала самой родной моей станцией. И второе – еще ближе от моего дома открыли Городской Дом Пионеров на месте особняка дореволюционной мадам, если и не легкого, то и не очень тяжелого поведения. Очень символично. Большевики национализировали полу-бордель и разместили там пионеров. Новая мораль на обломках старой. Замечательно. Правда, пионеры об этом не догадывались, а я узнал о прошлом особняка, будучи уже взрослым.

Дом пионеров открывал сам Л. М. Каганович и тоже ничего не сказал о его прошлой принадлежности, о том, кто и кому его построил, и как его отняли. И правильно, пионеры все равно ничего не поняли бы, а если бы поняли, то очень расстроились.

Замечу, и кажется уже во второй раз, что, несмотря на географическую приближенность к не просто дому пионеров (такие были в каждом районе), а к Городскому Дому Пионеров (получается, что это был самый главный штаб пионеров СССР), сам я никогда пионером не был. Так получилось. Перед войной по возрасту я мог быть только октябренком, но не сподобился, во время войны про пионеров никто и не вспоминал, а после войны стало уже поздно вступать в эту замечательную организацию. Но, живя рядом с городским домом пионеров, я наблюдал их жизнь вблизи, изнутри и снаружи, и не только пионеров, но и их руководителей, вожатых, руководителей кружков, поскольку вход в оба здания был свободный.

Территория дома пионеров делила переулок Стопани на две почти равные части. Центральная часть территории была заасфальтирована и служила дикой спортивной площадкой для игры в своеобразный зимний хоккей: играли на утоптанном скользком снегу, кто на коньках, кто просто в валенках, кто с деревянными самодельными, кто с металлическими клюшками. А летом – на той же площадке – в футбол. Хоккейными или футбольными воротами служили въездные ворота, а еще их можно было обозначать сброшенными детскими вещами. Зимой мы часто играли в футбол на этой площадке, он был более популярен, чем хоккей. Потом обе игры выровнялись по популярности. Ворота по другую сторону площадки вели во вторую половину переулка Стопани с местной достопримечательностью, домом № 9 – венерическим диспансером. Об этом заведении взрослые говорили шепотом, а мы, не зная того, что он не только венерический, но еще и кожный, хихикали по поводу второго, божественного, названия. И когда дядьки и тетки (иногда с детьми) спрашивали у нас, где дом № 9, то мы были уверены, что в ближайшее время у них что-нибудь отвалится и старались близко к ним не приближаться, но дорогу все-таки указывали. Передняя площадь использовалась как спортивная только последний год войны и первые два года после. Для игры мы мастерили самодельный спортивный инвентарь, пригодный только для жесткого асфальта. Но бои были нешуточные, к нам приходили друзья-соперники со Сретенки, из дворов Мясницкой, Покровки и других мест. Потом весь спорт переместился на так называемое «Заднее поле», расположенное за главным особняком и ограниченное забором, отделяющим территорию дома пионеров от домов и дворов Большого Харитоновского переулка. Для нас этот забор был чисто символической преградой, а для взрослых – настоящей; они не могли пройти насквозь через «Заднее поле» и вынуждены были обходить по переулку Стопани мимо сакраментального дома № 9, а дальше через Малый Харитоновский переулок попадать в Большой Харитоновский.