Я не успеваю ничего ответить, потому что загорается экран телефона, который все это время лежал у меня в руке.

Папа: Пришлось вызвать скорую. Они сделали укол, чтобы ее успокоить.

Эми: Ты же не отвезешь ее назад в тот центр?

Папа: Мы поговорим об этом вечером.

Эми: Ладно.

Когда я поднимаю голову, Тамаз уже собирается уходить, так и не дождавшись моего ответа. Ощутив укол вины за свое предвзятое отношение, решаю окликнуть его и дать что-то взамен. Чтобы и у него сохранился на память символ нашего примирения.

– Вот возьми, – прошу я, отдавая ему наскоро вырванный из скетчбука рисунок черного лебедя.

– Спасибо. – Уголки его губ приподнимаются, но это все еще трудно назвать улыбкой.

Я заглядываю в его темно-зеленые глаза, несмотря на страх пораниться о его металлический режущий взгляд.

– Почему ты рассказал мне об этой теории?

– О какой? – интересуется вернувшаяся из столовой Виолетта. Она протягивает мне бутылку с водой и вопросительно смотрит на Тамаза. – Я что-то пропустила?

Так и не ответив на мой вопрос, Тамаз разворачивается и уходит на свое место.

– У-у-у, – протягивает Летта. – Какой неприступный. Наверное, поэтому все по нему сохнут.

– Сохнут? – переспрашиваю я. – Кто?

– Да все. Оглянись, – она кивает на компанию наших одногруппниц. – Думаешь, кого они обсуждают целыми днями?

– Они же его совсем не знают.

– В этом и смысл. Он, как конфетка, которую хочется откусить, чтобы узнать, что внутри.

Может, и хорошо, что мама запрещала мне общаться с парнями. Потому что это точно не для меня.

– Не понимаю я этого, – признаюсь я, сделав глоток воды. – Заинтересоваться человеком только потому, что он недоступен? Бред.

– Согласна. Именно поэтому я с Мишей. Он без всех этих прибабахов. Говорит, что думает, ничего не таит. Но в таких, как Тамаз, есть определенный шарм, и с этим ничего не поделаешь.

– Не вижу в нем никакого шарма. Только мрачную сдержанность.

– И все же ты говорила с ним, пока меня не было, – ухмыляется подруга. – А еще подарила ему свой рисунок. Я все видела, Эми, даже не пытайся отмазаться.

– Он сделал мне подарок, чтобы извиниться за вчерашнее, я захотела ответить тем же. Так было правильно.

Несмотря на твердость в голосе, я все еще сбита с толку из-за Тамаза и напугана предстоящим разговором с отцом.

– Хофчепшь? – Летта протягивает мне злаковый батончик, пока пытается прожевать тот, что у нее во рту. – Офчхень вкусшфно.

– Давай, спасибо.

Откусив немного батончика, я задумываюсь о том, как донести бумажного лебедя до дома и не повредить. Хотя меня вообще не должно это волновать. Точно не в ситуации, в которой сейчас находится моя семья. Но я волнуюсь. Искренне и всем сердцем переживаю за сохранность этой хрупкой черной птички.

Если бы меня попросили одним словом описать отца, я бы назвала его собранным. Всегда готовым к принятию важных, хоть и непростых решений. Хотя, судя по рассказам мамы и сохранившимся фотографиям, в студенческие годы он был совсем другим. Стеснительным и неуверенным в себе, предпочитающим провести вечер за учебниками, нежели встретиться с друзьями. Возможно, он изменился из-за знакомства с мамой, точно шторм ворвавшейся в его спокойную жизнь.

Папа ожидает меня в гостиной, устроившись в большом кожаном кресле, которое до сих пор закреплено за ним, несмотря на его окончательный переезд несколько месяцев назад. На спинке стоящего неподалеку компьютерного стула висит его серый пиджак, с которым он не расстается уже пару лет.

– Эми, – кивает он, как только я оказываюсь перед ним. – Как прошел твой день?

– Пап, давай не будем тратить время. Что ты намерен делать с мамой?