– Ну же, поручик, не томите! – проговорил из угла Гуревич.

– Они сели метать, – продолжил Вагин. – К полуночи купчишка проиграл весь капитал, лавку и дом.

– Как же это? – глупо спросил корнет.

– Очевидно, молча, – мрачно усмехнулся Монтрэ.

– Но штабс-капитан предложил немыслимую ставку, – Вагин театрально поднял брови. – Он поставил всё выигранное и предложил купчишке сыграть на жену.

– Да прекратите издеваться, поручик! – расхохотался Брамс. – Этого не может быть!

– Может, господа, – мрачно подал голос Порядин. – Более того, всё так и было, я слышал об этом случае от князя Бренверна.

– И что же, поручик? Неужели отыгрался купец? – насмешливо спросил Монтрэ.

– Куда там! Проиграл и жену, – рассмеялся Вагин. – Штабс-капитан наутро написал прошение об отставке и с деньгами и красавицей сбежал в Польшу. Дом и лавку оставил купчишке и в Гродно больше не появлялся.

– Да, история, – вздохнул Монтрэ. – Обычно увлечения женщинами дорого обходятся для кошелька, а тут…

– Что вы имеете в виду, Жиль? – усмехнулся Мишарин. – Дамы вправе рассчитывать на знаки внимания, разве нет?

– О Василий, разумеется, это так, но ведь любовь, о которой они так любят болтать, не должна зависеть от звона монет. Вижу, вы не согласны, я сейчас попробую объяснить.

– Извольте, друг мой!

– Я не стану говорить за всех дам, боже меня упаси, но! Но господа, иные из них, начитавшись сентиментальных романов и находясь в ударе нежных чувств, дарят тебе ночи страсти, пылкие письма и ещё чёрт знает какую околесицу. Но проходит время, и вот уже начинается игра прагматизма и пересчёт активов!

Рихотин наблюдал за графом Порядиным. Было очевидно, что разговор ему неприятен, при первых измышлениях Монтрэ на лицо Ивана Францевича набежала густая тень, он откинулся на спинку кресла и вновь закурил сигару. Между тем Монтрэ не замечал его раздражения:

– Теперь все ваши подарки и презенты оцениваются. Потом сравниваются с подарками, полученными более удачливыми подругами, и, если вы не русский князь, осыпающий любовницу бриллиантами, вы уже видите надутые губки, потухший взор, иногда даже слегка припухшие от слёз веки… Только не пытайтесь понять или, боже вас упаси, спрашивать о причине испорченного настроения! Никогда вам ничего не скажут прямо!

– Вы сгущаете краски, Монтрэ!

– Я? Ничуть не бывало! В конечном итоге, если подсчитать затраты, знаете, что выходит?

– Что же?

– Когда я ещё жил в Париже, на улице Вотрель был превосходный бордель. Говорят, сейчас он совсем испортился, и в этом вина этих отвратительных и скучных санкюлотов. Так вот там любая девушка была честнее…

– Будьте осторожны в выражениях, Монтрэ, – глухо произнёс Порядин.

– Простите, граф. Я закончу свою мысль. Там ты знал, за чем пришёл и за что платишь. Впрочем, и цена оговаривалась заранее. На мой взгляд, это честнее, – он криво ухмыльнулся.

– Господа, – разрядил обстановку Мишарин, – господа, давайте примемся за ужин!

– Простите, господа, но мне пора, – поднялся Порядин. – Я только что вспомнил об одном незавершённом деле.

Рихотину было очевидно, что это предлог. Справедливости ради стоило признать, что и ему самому Монтрэ был отчего-то неприятен. Решение пришло молниеносно. Он поднялся вслед за Порядиным:

– Господа, мне очень жаль, но и мне уже пора. Утром неотложные дела, и мне необходимо отдохнуть. Граф, – обратился он к Порядину, – вас не затруднит подвезти меня до Екатерининского канала? Если не ошибаюсь, ваша карета стоит у подъезда?

– Разумеется, не затруднит. Честь имею, господа!

Мишарин поднялся:

– Андрей! Неужели и ты с нами не отужинаешь?! Ведь не виделись с самой этой чёртовой баталии!