– Хорошо.

Они отключились. Люк вернул себя в настоящее и тут ему в голову пришла новая идея. Он посмотрел на Курта Майерсона.

– Так, Курт, теперь о главном. Нам необходимо закрыть госпиталь. Нужно собрать всех работников, которые находились сегодня на смене, вместе и изолировать. Я понимаю, что пойдут слухи, но надо держаться подальше от СМИ, сколько это возможно. Если информация вылезет наружу, начнется паника, мы получим десять тысяч ложных вызовов полиции, а плохие парни получат возможность наблюдать за расследованием по телевизору. Мы не можем себе этого позволить.

Они прошли сквозь еще одни двойные двери и попали в главный вестибюль госпиталя. Вся его лицевая сторона была стеклянной. Несколько охранников стояли возле запертых главных ворот.

Снаружи творилось черти что. Толпа репортеров пробивалась сквозь полицейские барьеры на тротуаре. Фотографы делали снимки госпиталя прямо через окна. Много новых машин было припарковано вдоль улицы. На глазах Люка трое разных телерепортеров снимали репортажи прямо перед больницей.

– Ты что-то говорил? – произнес Курт.

5:10

Внутри фургона

Элдрик был болен.

Он сидел на заднем пассажирском сиденье фургона, поджав колени и пытаясь понять, во что он себя втянул.

Перед ним Изатуллах кричал что-то в трубку на фарси. Он уже несколько часов говорил по телефону. Элдрик ничего не понимал, все это казалось бредом.

Изатуллах обучился в Лондоне на химика-инженера, но вместо того, чтобы найти работу, он решил воевать. В тридцать с небольшим, имея огромный шрам на щеке, он распространил джихад в полудюжине стран мира, и теперь приехал в Америку за тем же.

Он орал в трубку снова и снова, пока не достиг желаемого. Когда он, наконец, дозвонился до кого-то, то сразу же начал с первого весомого аргумента. Через несколько минут Изатуллах успокоился и стал слушать. Затем он повесил трубку.

Лицо Элдрика покраснело. У него была температура. Он чувствовал, как жар проходит через все тело. Сердце колотилось. Он еще держался, но чувствовал, что готов послать все к чертям. Они прождали в оговоренном месте на набережной Южного Бронкса более двух часов. Это должно было быть гораздо проще. Украсть материалы, проехать в фургоне десять минут, встретиться с заказчиками и уйти. Но они все не появлялись.

Сейчас они были…где-то. Элдрик не знал. На какое-то время он отключился, а когда проснулся, все казалось каким-то смутным. Они были на шоссе. Момо вел машину, соответственно, он знал, куда они направляются. Момо, технолог по образованию, худой, без намека на мышцы. Он был настолько молод, что на его лице не было ни единой морщинки. Он выглядел так, словно еще не смог бы отрастить бороду, даже если бы жизнь самого Аллаха зависела от этого.

– У нас появились новые инструкции, – сказал Изатуллах.

Элдрик застонал, мечтая умереть. Он и не думал, что можно чувствовать себя настолько больным.

– Я должен выйти из этого фургона, – произнес он.

– Заткнись, Абдула!

Элдрик совсем забыл, что сейчас его звали Абдула Малик. Он чувствовал себя странно, слыша, как его называют этим именем, его – Элдрика, горделивого афроамериканца, гордого американца. Чувствуя себя сейчас настолько ужасно, он думал о том, что не стоило менять имя. Это “превращение” в тюрьме было самым тупым, что он когда-либо делал в своей жизни.

Все это дерьмо было сзади. Его было много, в разнообразных канистрах и ящиках. Что-то просочилось и теперь медленно убивало их. Химикаты уже покончили с Биби. Этот болван открыл канистру, когда они еще были в хранилище. Он был безумно сильным и просто вырвал крышку. Зачем он сделал это? Элдрик представил его, держащего канистру над собой. «Здесь ничего нет», – сказал Биби, приложив ее к носу.