Она еще раз высморкалась в угол простыни.

– Это противно, – сказал он.

– Я знаю…

– У вас нет больше носовых платков?

– Нет. Меня бы устроил платочек для верхнего кармашка. Можно взять из вашего пиджака?

Он резко повернулся.

– Из кармашка – нет.

– Моя мать – француженка и очень любит деньги.

– А кто не любит деньги? Любить – не то слово, лучше просто иметь деньги…

– Прижмите меня к себе покрепче…

Он послушался.

– Так что эта матушка?

– Она скоро утешилась после… после кончины моего отца.

– А вы бы хотели, чтобы она дала сжечь себя на костре, как индийская вдова?

– Да, – просто ответила она.

И добавила:

– Кстати, о костре. В нашем деревенском доме, посреди гостиной, есть фаянсовая печь. Прислоняясь к ней, мы греем спину. Вы в какой-то степени – моя фаянсовая печь.

Он начал опасаться каждой фразы.

Она продолжала:

– Если когда-нибудь вы меня все же полюбите…

– Да Боже мой, – воскликнул он, совершенно проснувшись. – Поймите же, что наше совокупление не имеет ничего общего с любовью. Мы удовлетворили физическое желание.

– Вы используете противные слова. «Желание», «удовлетворили», «физическое». Вы такой грубый…

– Я вынужден. Нам нужно избегать недоразумений. Моя жизнь строго регламентирована, у меня образцовая жена, совершенные сотрудники и политическая задача, которую я должен выполнять. То, что произошло между нами сегодня вечером, – случай. Полный очарований, но случай…

– Вы занимаетесь любовью с вашей женой?

В своем желании снести все, быть искренним, покончить с запоздалой дискуссией, он ответил, не подумав:

– Не очень. Редко. Мы женаты вот уже двадцать два года.

– Значит, она живет как йогурт, – сказала она. – С датой-ограничителем. Вы больше ее не употребляете. Любезно.

Лицемерный преподаватель морали, положив ладонь на левую сторону груди Лизы, объяснил:

– Для пары, спустя некоторое время, физическая любовь имеет лишь символический интерес.

– Это отвратило бы любого от женитьбы…

– Да нет, – сказал он, защищаясь. – Не забывайте соучастие, дух коллектива, когда речь идет о подмене мужчины в его карьере, глубокое умственное сближение…

– Аминь, – сказала она. – И пусть тела их покоятся в мире. Если они станут пеплом, тем лучше для них.

Она еще больше отдалилась от него в кровати.

Лоран страдал. Он испытал сильное желание надеть пижаму. Или хотя бы куртку. Никогда он не мог спать голым. Что сказал бы его тесть, видя этого важничающего зятя, мерзнущего рядом с полууснувшей девицей на кровати с надежными пружинами? С высоты своего оккультного могущества, заваленный деньгами, деликатный и безразличный, он никогда не вмешивался в личную жизнь своей дочери, он не комментировал заблуждения Лорана, хотел только тишины и скромности. Связанный с несколькими банкирами, осторожными и предусмотрительными, он собирался финансировать в значительной степени избирательную кампанию Лорана, который становился оплотом довольно нового левого крыла. Эта новая идеология с трудом оформлялась. Выступать удачно перед толпой можно, лишь располагая крайними аргументами. Трудно кричать и стучать по столу, пропагандируя взвешенность и гармонию.

Лоран пытался вырыть свою норку, чтобы хорошо закопать корни диссидентства из Партии народного объединения. Он объявил также войну Коммунистической партии и играл тонкую игру, нападая на нынешнюю власть. Он с осторожностью обходил Социалистическую партию, был готов представить себе соглашение в последнюю минуту с фракцией, расположенной справа, избегая коллективистские идеи.

Лиза спала, и он тоже понемногу погружался в беспокойный сон.

Свет зари едва начал вырисовывать женевские крыши и их трубы, когда Лоран, с тяжелой головой и пересохшим горлом, поднялся и сел в постели. В дурном настроении, очень обеспокоенный, тихо ругая себя, он попытался организовать план выхода из этого положения. Оглянулся вокруг. Он надеялся до последнего момента, что Лиза исчезнет. Она была тут и спала, легкая и словно забытая временем, тонкие руки с длинными пальцами лежали на одеяле, как два музейных предмета.