Когда мы выросли, я стала спрашивать его о маме с папой все чаще. Бабушка с дедушкой никогда не запрещали нам говорить о них. Что помнил Лукас? Он пожимал плечами и отвечал: «Не так уж много». В его глазах отражалась та боль, которую он испытывал; мне хотелось, чтобы он подпустил меня ближе. И лишь однажды, когда у него была страшнейшая простуда, ему было тогда лет четырнадцать, а мне одиннадцать, он подпустил. Он лежал в своей комнате наверху, и бабуля попросила меня проведать его. Я осторожно постучала в дверь и вошла. Лукас был бледным и слабым, у него были опухшие и красные глаза, и он еле-еле приподнялся на подушках. Когда я села на край кровати, к моему удивлению, он не прогнал меня. А лишь сказал хриплым голосом:

– Я помню, Джен, как однажды в детстве, когда я болел, папа подтыкал мне одеяло и показывал звезды на небе.

Всякий раз, когда мне кажется, что я ненавижу своего брата, я вспоминаю тот день, и это заставляет меня снова полюбить его и простить.

7

Мы со Спадом и Айлой приезжаем к дедушке как раз в тот момент, когда уже готов поздний ланч: домашние хот-доги, которые Айла просто обожает. Во второй половине дня мы отправляемся на пляж. Я подхожу к морю, и шум волн помогает мне выбросить из головы ненужные мысли и перестать думать о Лукасе.

Вечереет. К нам приходит дедушкина подруга, актриса по имени Белла, и мы вместе собираемся праздновать дедушкин день рождения. Белле под семьдесят, живет она в Фоуи, небольшом городке примерно в пяти милях к востоку от Сент-Остелла, где мы с Лукасом ходили в школу. Когда мы впервые посетили Корнуолл, я думала, что Фоуи и Лондон – это две совершенно разные вселенные. Все жители городка необычайно спокойны и добродушны; на улицах можно припарковаться, люди наслаждаются барбекю на пляже, а море яркого голубого цвета.

Белла знала, что дедушка директор хорошего театра, поэтому, когда мы переехали, она предложила ему поставить пьесу, написанную одним из ее многочисленных бывших любовников. Я прямо-таки вижу, как двадцать лет назад она зашла в эту гостиную. Тогда диваны еще не были продавлены, как сейчас, и на рамках фотографий еще не скопилась пыль. Белле тогда было, должно быть, немного за сорок, и она была высокой и статной, а ее иссиня-черные волосы становились еще ярче, когда губы она красила красной помадой. Она оставила сценарий на дедушкином столе; страницы пахли розами. Следующие пару дней мы почти не видели дедулю. Он сидел в кресле, как влитой, а вокруг него, словно конфетти, были разбросаны листы бумаги. С тех пор они с Беллой друзья. Дедушка всегда уважал актеров.

– Самые главные в моей работе – зрители и актеры, – говорил он, – драматург здесь лишний. Если позвать пару актеров и оставить их в одном помещении, они без труда разыграют превосходный спектакль.

Только вот жениться на актрисе? Нет, такого дедуля позволить себе не мог.

Но она дорога ему. И она очень добрая. И она в списке тех его надежных знакомых, кому он звонит, если случается что-нибудь неотложное.

Дедушка открывает конверты с открытками и подарки. Белла хвалит рисунок Айлы: густые белые волосы и брови – дедушка получился ну очень похожим. На его внешность никак не повлияли ни годы, ни горе от потери бабули. Он по-прежнему красив, его острый взгляд все еще полон любопытства. Белла трясется от смеха, читая подпись:

– Дедушка, это позор! В восемьдесят шесть пора быть в инвалидном кресле, а ты все никак не унимаешься!

Ниже фото пустого инвалидного кресла.

Когда дедушка заканчивает разворачивать подарки, я вспоминаю, что вообще-то есть еще один, но мне как-то не очень хочется его дарить.