Мира дотронулась до плеча мамы и встала.

– Мы рады приветствовать Сала в нашей семье. Желаем вам познать ту же любовь, что довелось испытать маме и папе. Пусть ваш дом будет полной чашей, пусть в вашей спальне всегда будет тепло, и пусть… – Она помолчала. Ее голос зазвучал мягче: – …у вас будет куча здоровых детишек.

Вместо смеха, аплодисментов и звона бокалов ее слова встретила тишина.

Энджи с шумом втянула в себя воздух и оглядела сестер.

– Я не беременна, – поспешно проговорила Ливви. – Но… мы стараемся.

Энджи выдавила из себя улыбку, однако улыбка получилась вымученной и никого не ввела в заблуждение. Все посмотрели на нее, гадая, как она отнесется к появлению в семье еще одного ребенка. Ведь они изо всех сил старались не нанести ей душевную травму.

Энджи подняла свой бокал:

– За Сала и Ливви. – Она очень надеялась, что ее слезы будут восприняты как признак радости. – Пусть у вас будет куча здоровых детишек.

Снова продолжилась прерванная беседа. Зазвякали вилки, по фарфору заскребли ножи, зазвучал смех. Хотя семейство собиралось по всем праздникам и еще дважды в месяц по понедельникам, темы для разговоров никогда не иссякали.

Энджи оглядела сидевших за столом. Мира оживленно рассказывала маме о том, что в школе намечается благотворительная кампании по сбору средств и нужно устроить выездное обслуживание; Винс и дядя Фрэнсис горячо обсуждали матч между «Хаскис» и «Дакс»[1]; Сал и Ливви то и дело целовались; младшие дети плевались друг в друга горохом; старшие спорили, какая из последних компьютерных игр лучше. Конлан расспрашивал тетю Джулию о предстоящей операции по протезированию тазобедренного сустава.

У Энджи никак не получалось сконцентрироваться ни на одной из тем, и поддержать беседу она не могла. В голове билась одна мысль: сестра решила родить ребенка, и скоро это произойдет. Ливви, скорее всего, забеременеет очень быстро, долго ждать не придется. «Ой, я забыла вставить колпачок». У ее сестер с этим никогда не было проблем.

После обеда, когда Энджи мыла посуду, никто не заговаривал с ней, но каждый, проходя мимо, либо хлопал ее по плечу, либо целовал в щеку. Все знали, что говорить не о чем. За эти годы ей так часто предлагали надеяться и молиться, что надежды и молитвы утратили для нее всякий смысл. Мама почти десять лет держала зажженную свечу перед святой Сесилией, но все равно сегодня вечером Энджи и Конлан поедут домой вдвоем, а не втроем. Они – пара, которая так и не произвела никого на свет, поэтому их нельзя считать семьей.

Неожиданно Энджи поняла, что больше не выдержит. Она швырнула кухонное полотенце на стол и поднялась в свою бывшую детскую спальню. В этой очаровательной маленькой комнатке с розочками и белыми корзинками на обоях стояли две одинаковые кровати, застланные розовыми покрывалами с оборочками. Энджи села на край своей.

Какая ирония: когда-то она стояла на коленях вот на этом самом полу и молила Господа о том, чтобы не забеременеть. Тогда ей было семнадцать, и она встречалась с Томми Матуччи. Своей первой любовью.

Дверь открылась, и вошел Конлан. Ее большой, черноволосый муж-ирландец выглядел посторонним в этой маленькой девичьей комнатке.

– Я в порядке, – сказала Энджи.

– Ага, так я тебе и поверил.

Ее больно кольнула горечь, прозвучавшая в его голосе. Только вот избавить его от этой горечи она не может. Да и он не в состоянии утешить ее – Господь свидетель, они часто убеждались в этом.

– Тебе нужна помощь, – произнес Конлан устало, и это не удивило ее. Слишком затерты были эти слова.

– Я в порядке.

Он долго не отрывал от нее взгляда. В голубых глазах, которые когда-то смотрели на нее с обожанием, сейчас читалось почти безысходное разочарование. Он со вздохом отвел взгляд и, выйдя из комнаты, закрыл за собой дверь.