Кольца раскрыл, дыхнул на них зачем-то, рукавом протер любовно и разложил кругом, зацепив одно за другое и шагнул, перекрестясь. В жизни не крестился и молитвы ни одной не помнил, но тут пара секунд – и жуткая смерть. Половина тебя здесь, а половина на овражке возле пустой базы. Самодельное гиперокно, это семьдесят процентов технологии, а тридцать – удачи, так кажется сказал Философ. А если трезво посмотреть, так скорее пятьдесят на пятьдесят, и полные штаны дерьма. Думал привыкнуть к этой штуке, ни фига не привык. Так и закрутило, заплясало, звезды рухнули и лес вокруг в черное пятно размазался.

… И вот он уже стоял на пригорке, возле свалки и видел, как машет ему Мэри белыми пальчиками и посмеиваясь, зыркает зеленым глазом Философ. Этот ничего не боится, собака бешеная.

Виктор собрал кольца и потопал к месту сбора. Живой, руки, ноги на месте и то замечательно. Все уже тут, на дубовой дверце сидят, как обычно и жуют что-то сосредоточено, чавкают громко, особенно Борис Натанович. Паек что ли нашли?

– Откуда харчи?

– Бери, это наш любезный друг Страуса подкрутил… – усмехнулся Стефан, – не бойся, не из мусора. Паек натуральный.

– Да вижу я. – Виктор жадно вгрызся зубами в круглое печенье, которое Страусы почему-то давно перестали давать. Попахивало оно машинным маслом и чем-то еще из аптечки, но на вкус ничего так было, пряное и сладкое. – Борис Натанович, я в восхищении…

– На здоровье, молодой человек.

– А еще таких достать сможете? В дороге бы пригодились…

– Опять бежим?

Что-то тревожное пробежало в его старых глазах. И пенсне он сегодня не надел, как обычно. «Не хочет, старый черт, никуда бежать» – подумал Виктор и отложил печенье. Важно было провести разъяснительную беседу, ибо дух бойцов пал. Он подсел к осунувшемуся профессору и мягко потрепал его за плечо:

– Да к чёрту всё, остаемся, Борис Натанович. Чужая планета, следы иной цивилизации, возможно более развитой, чем наша, земная. Это же чудо, где еще такое найти можно?

Ему никто не ответил, только Варшавски удивленно фыркнул и замотал длинным носом, словно слепая лошадь. Виктор обвел общество взглядом. Бунт на корабле? Или показалось? Нет, сидят, напряженные, сухой хлеб жуют, родные. Кто это решил здесь сгнить заживо? Без пайка боятся остаться… Так ведь есть Борис Натанович, потрясет еще своего безумного Страуса, ночью пожрем. Да и никто еще не менял свободу на харчи. А впрочем, все они не русские люди, катались как сыр в масле до игигов, ни войн у них за последние полвека, ни кризиса. И мутаген ни разу в воздухе не плавал. Еще немного и сломаются, оловянные солдатики. Приспосабливаться начнут, джунгли любить и со Страусами вести задушевные беседы…

– Так что, Борис Натанович, остаемся? Хорошо ведь здесь, как на курорте, правда весь день мечом махать приходится. Нет, не вам, конечно, боже упаси. Вы у нас работник интеллектуального труда. Нам приходится, но это ерунда. Среда агрессивная… Мелочи жизни. Другого надо бояться. Радиацией вы дышите, Борис Натанович. И по ночам светитесь, как лампочка, потому что без комбинезона гуляете, в пиджачке своем интеллигентском, как на параде. И правильно, комбинезоны рвутся, суки. А все потому что мы по ночам сидим и лясы в пустую точим, а защитное поле ровно на семь часов рассчитано. Так что не знаю, как вы, а я через полгода всей этой ядовитой дрянью пропитаюсь насквозь и будет у меня два варианта: мутировать и стать чудищем лесным или сдохнуть на радость игигам. Как вам, уважаемый, такая перспектива? Впрочем, вы не волнуйтесь, меня скорее «качелька» доконает или вышка плюнет огненным шаром и загорюсь я как игигский флаг на площади…