Планше, которого он отпустил из ратуши часа за два, приказав себя ждать, отпер ему дверь.

– Приносил кто-нибудь ко мне письмо? живо спросил д’Артаньян.

– Никто не приносил, отвечал Планше, – но здесь есть письмо, которое само пришло.

– Что ты говоришь, дурак?

Я говорю, что когда я пришел домой, ключ от вашей комнаты был у меня в кармане, и я ни разу не вынимал его, а между тем нашел в вашей спальне на столе письмо.

– А где это письмо?

– Я оставил его там, где оно было, барин. Не естественное дело, чтобы письма приходили сами. Если бы еще окно было отворено, или по крайней мере не плотно притворено, я бы ни слова не сказал, а то нет, все было плотно заперто. Берегитесь, барин, тут наверно кроется какое-нибудь колдовство.

В это время молодой человек бросился в спальню и вскрыв письмо от госпожи Бонасиё, прочел следующее:

Читая это письмо, д’Артаньян чувствовал, что сердце его сжималось судорожно, то мучительно, то приятно, как обыкновенно бывает у влюбленных.

Это была первая записка, полученная им и первое назначенное ему свидание. Сердце его, переполненное радостью, замирало при входе в земной рай, называемый любовью.

Планше, увидав, что господин его то краснеет, то бледнеет, сказал:

– Ну, что, барин, не угадал ли я, что это было дело дурное?

– Ты ошибаешься, Планше, отвечал д’Артаньян, – и в доказательство этого вот тебе экю, выпей за мое здоровье.

– Благодарю вас, барин, за экю и обещаю вам исполнить в точности ваше приказание; но все-таки письма, входящие в запертые дома…

– Падают с неба, мой друг, падают с неба.

– Так вы довольны, барин?

– Любезный Планше, я счастливейший человек в свете!

– А могу ли воспользоваться вашим счастьем и идти спать?

– Да, можешь.

– Да благословит вас небо, барин, но все-таки это письмо…

И Планше ушел, кивая головой, с видом сожаления о том, что не мог поколебать спокойствия д’Артаньяна.

Оставшись один, д’Артаньян перечитывал несколько раз письмо, целовал по сто раз каждую строчку, написанную рукой его прекрасной любовницы. Наконец он лег, заснул и видел золотые сны.

В семь часов утра он встал и позвал Планше, который явился по второму зову и следы вчерашнего беспокойства еще заметны были на его лице.

– Планше, сказал д’Артаньян, – я ухожу, может быть, на весь день и потому ты свободен до семи часов вечера, а в семь часов будь готов и приготовь двух лошадей.

– Так и есть, сказал Планше, мы, кажется, опять поедем таскаться по всему свету?

– Ты возьмешь свое ружье и пистолеты.

– А что, не говорил ли я? Вот видите, я был в этом уверен; проклятое письмо!

– Успокойся же, глупец, мы поедем не больше как на прогулку.

– Да, на такую же приятную как тогда, под дождем пуль и между засадами!

– Впрочем, если вы боитесь, господин Планше, я поеду без вас; я лучше люблю путешествовать один, чем иметь товарища труса.

– Вы обижаете меня, барин; вы, кажется, видели меня на деле.

– Да, но ты, кажется, издержал в один раз всю свою храбрость.

– Вы увидите, что при случае у меня еще найдется храбрость, только прошу вас не слишком расточать ее, если хотите, чтобы ее достало надолго.

– Надеешься ли ты, что тебе достанется на сегодняшний вечер?

– Надеюсь.

– Хорошо, я на тебя полагаюсь.

– В назначенный час я буду готов; но у вас в гвардейской конюшне, кажется, только одна лошадь.

– Может быть, теперь только одна; но к вечеру будет четыре.

– Разве мы ездили за ремонтом?

– Без сомнения, отвечал д’Артаньян – и вышел, повторив ему свое приказание.