Вернувшись домой, Лариса сразу нашла себе занятие, организовав при городском Доме культуры имени Луначарского народный театр «Маски». Точнее, это городская администрация с подачи Ларисы решила обзавестись своим театром, а Лариса стала его главным и единственным режиссером. Рогачевцам очень понравилось, что у них теперь есть свой театр, в котором играют свои же, знакомые люди, поэтому на спектаклях неизменно были аншлаги. Способствовали популярности и прочие обстоятельства – премьеры Лариса выдавала по нескольку раз в год, к декорациям относилась очень придирчиво, а билеты стоили смешные деньги – от ста рублей за место в первом ряду до тридцати за место в последнем. К тому же у Ларисы было «культурно» – пьяные и неопрятно одетые в зрительный зал не допускались, а тем, кто рисковал достать из кармана семечки, грозило едва ли не вечное отлучение от зрелищ, или, как выражалась Лариса, «пожизненный бан». «Я такая счастливая! – говорила Лариса, закатывая глаза. – Ах, какая же я счастливая! Любой столичный режиссер удавится за такие аплодисменты, которые слышу я в конце каждого спектакля!» Лариса конечно же лукавила и понимала, что лукавит, потому что, когда на сцене играют соседи-приятели, аплодисменты просто не имеют право не быть оглушающе бурными. Театром Лариса занималась для души, потому что ставка у главного режиссера была копеечной, а на жизнь зарабатывала проведением свадеб и прочих торжеств как в Рогачевске, так и в Твери. Деловое расписание у нее обычно было забито на три месяца вперед.

Узнав о Елениных проблемах, Лариса сразу же предложила ей «послать кафе к чертям» и заняться организацией праздничных застолий. «У людей перед свадьбами и юбилеями головы кругом идут, – сказала она. – Большинство с удовольствием заплатят за то, чтобы им поднесли банкет на блюдечке с золотой каемочкой. Тем более что ты, как профи, будешь выбивать от кабаков хорошие цены и станешь следить за тем, чтобы все было путем». Елена отказалась. Она на своем опыте знала, сколько претензий возникает после банкетов. Даже у нее, истово соблюдавшей все условия и никогда не мухлевавшей с едой или напитками (репутация создается годами, а рушится в одночасье), каждый третий банкет сопровождался какими-нибудь обвинениями.

– В Рогачевске, – ответила брату Елена. – Руководит театром, проводит торжества, собирается детскую студию организовать.

– В театре? – удивился Игорь. – У нас разве есть театр?

– Уже есть, – с гордостью за город и за подругу сказала Елена. – Но если ты станешь отвлекать меня вопросами, я тебе так и не расскажу, что я думала и в чем ошибалась. Я уже забыла, на чем остановилась…

– На том, что Лариска написала в газету письмо.

– Да-да, – кивнула Елена. – Письмо осталось без ответа. Лариска хотела сказать пару ласковых слов Маше, журналистке, которая обкакала меня в «Вестях», но я ее упросила этого не делать. Машу не проймешь, она бессовестная, из всего умеет извлечь пользу и сделать из мухи слона тоже умеет. Напишет, что я подсылаю к ней бандитов или еще что-то в этом духе. Потом я подумала, что главное – пережить этот наезд. Да, он большой, не катком, а танком, можно сказать, на меня наехали, такую комбинацию составили, в потребнадзоре чуть ли не все начальство подкупили, но такое проходит один раз. Если «варяги» попробуют устроить мне нечто подобное через месяц, а что они могут, кроме инсценировки отравления…

– Пожар, – сказал Игорь.

– Не вариант, – покачала головой Елена. – Пожар мне по большому счету на руку, потому что у меня очень хорошая страховка. А вот «варягам» он не нужен. У них есть виды на это красивое старинное здание, как я сегодня узнала, они планируют открыть там отель. Если поджечь кафе, то через полчаса от здания останется только часть фасада, потому что перекрытия и перегородки деревянные, дерево старое, сухое, вспыхнет как порох. Проверками меня тоже не сильно достанешь, потому что у меня все в порядке. Нет, «варяги» могут только отравления инсценировать, других вариантов у них нет.