– Спасибо Тебе. Спасибо Тебе за всё, – исторгнутая из человеческого сердца благодарность достигла границы света и тьмы и пересекла её. – Спасибо Тебе за то, что у меня ничего нет. Спасибо за то, что у меня ничего не осталось. За то, что мне нечего больше терять. За то, что всё отнял. Мне некуда идти и некуда возвращаться. Я никого не ищу, и меня никто не ждёт. Моё сердце нечем ранить. Больше со мной ничего не случится…

Слова его разорвали подкупольную тишину, которая знала, что только человек, потерявший всё, заходя в церковь, ничего не просит.

Знаешь, что мексиканцы говорят про океан? Что у него нет памяти.

Энди Дюфрейн

Довольно неуместно называть планету – Земля, когда очевидно, что она – Океан.

Артур Кларк

Старик сидел на берегу, подставив лицо суровому зимнему ветру, дувшему с океана. Ветер теребил выцветшую одежду и серые, как мраморный песок – соль с перцем, волосы и бороду старика. Рядом на мокром песке разлёгся, положив морду на вытянутые вперёд лапы, огромный беспородный пёс. Глаза его были открыты, и он с тоской по чему-то давно ушедшему смотрел на беспокойную воду, подкатывавшуюся прямо к его лапам и едва не касавшуюся их.

Солнце падало с неба за горизонт, и весь мир погружался в беспробудный мрак ночи. Но старику было не важно, день сейчас или ночь, светом наполняется мир или тьмой, – он был слеп.

Пёс поднял голову и зевнул. Посмотрел на хозяина снизу вверх.

– Что, не лежится? – вздохнул старик. – Лежи, лежи, ещё посидим…

Он потрепал собаку по лбу. Пёс снова положил морду на лапы и стал наблюдать за океаном.

Океан словно ждал гостей, он поднимал свои воды, создавая неповторимый по силе и красоте перформанс. Скользя и сверкая, волны, стремительно догонявшие друг друга, набегали на шероховатый, согретый обманчивым субтропическим солнцем и ещё не успевший остыть после заката песок и, вздрогнув в последний раз у береговой черты, исчезали, поглощённые жадным, ненасытным, не способным напиться, холодным солёным океаном. Одна волна, точно разбуженная океаническим холодом, выскочила выше остальных, нарушив всеобщий ход, и, вздрогнув при входе на берег, качнулась, упала на песок и вдруг исчезла, уступив место следующей, такой же трагично-одинокой умирающей волне.

– Утром будет туман… – обращаясь к собаке и к пустоте, сказал старик. – Что скажешь, Капитан Риверо?[3]

Пёс повернул морду к хозяину и снова зевнул.

– Ну, ну, будет тебе… Сегодня не так уж и холодно… Чувствуешь, от воды идёт тепло? Океан любит нас…

Старик устремил свои пустые глаза вдаль. За горизонтом фиолетово-лиловыми всполохами догорала корона поглощаемого тьмой солнца.

– 38°46′51″ северной широты, 9°29′54″западной долготы, высота над уровнем моря – 140 метров.[4] Верно? Вот, и ты знаешь, что всё верно…

Казалось, старик бредит.

Но это было не так. Судьба не была столь великодушной, чтобы вместе со слепотой наградить его ещё и безумием.

Да, он не видел настоящего, но он помнил прошлое. Он помнил названия и координаты всех городов, всех селений, всех портов, больших и маленьких, древних и только недавно заложенных, гостеприимных и неприветливых, где когда-либо ему приходилось вставать на якорь; он помнил рифы и скалы, впадины и расщелины тех островов, к которым когда-либо причаливал; помнил одурманивающее тепло и равнодушный холод течений в лагунах, когда-либо встречавших его своими водами, а потом снова провожавших в океан; он помнил горячие огни внимательных маяков, смотрящих, словно боги, свысока на блуждающие в волнах и словно ищущие погибели корабли, спасательных маяков, бросающих обжигающий надеждой свет во все стороны бесконечного мира.