– В Пизе не один век стоит, – успокоил его Иван. – А чуть покачиваться, она и должна немного.

– Пойди, объясни это людям, – усмехнулся старик.

– Ты почему не ешь ничего, Яшенька? – побеспокоилась Ксенья, наливая мальчику чашку чая.

Сиян задумчиво поглядел на предложенное ему угощение.

– Подожди-ка, – вдруг заметила Ксения, – это что у тебя за крестик? Никак старообрядческий? Так ты, может, потому и еду нашу не берёшь?

– Так принеси ему груши из подпола, – подсказал иерей супруге. – От земли им брать можно.

Когда та ушла, Иван вопросительно посмотрел на Сияна, встретившись с ним взглядом. И ему на миг показалось, что тут дело вовсе не в его религиозных убеждениях или принципах, а скорее в чём-то другом. В голубых глазах мальчика он прочёл некую растерянность, которой не находил причин, поэтому подсел к нему ближе – узнать, что его смущает.

– Что-то не так, Сиян? – спросил он тихо, в полной уверенности, что батюшка их не слышит.

– Я никогда этого прежде не делал, – признался мальчик.

– Не ел печенье? – удивился Крепцов. – Ну так попробуй, за чем дело стало?

– Я с трудом представляю, как… Вообще едят, – пояснил Сиян. – Вчера я ещё человеком не был.

– Вон оно что… – наконец понял диакон. – Ну, ты откуси немножко, как мы, потом разжуй, и проглоти.

– Но как я пойму, когда уже можно глотать? – недоумевал тот.

– Ты поймёшь, – с теплотой заверил его Крепцов, – это как-то само понимается. Пробуй.

Сидевший напротив них батюшка с умилением улыбнулся, глядя, как мальчик робко берёт со стола печенюшку, и осторожно кусает за самый краешек.

– Вот, молодец, – одобрил он, подвинув Сияну мисочку с мёдом.

Говорить Николай привык громко, но это вовсе не означало, что к старости у него ослаб слух. Скорее наоборот, за долгие годы службы при церкви, он привык различать даже самый тихий невнятный шёпот, о чём и решил издалека намекнуть Ивану.

– Знаешь, Ванечка, что самое, на мой взгляд, печальное, – произнёс он со вздохом. – Очень меня огорчает на исповедях неискренность прихожан. Я не могу утверждать, что они лгут, поскольку лишь Господу Богу известно, насколько правдивы их речи. Но умом-то я понимаю, что многие из этих грехов они себе просто придумали, в попытке замаскировать настоящие.

– Бог им Судья, батюшка, – пожал плечами Иван. – А о чём же рассказывают, что Вам это кажется вымыслами и ложью?

– Когда человек не желает признать, кто он на самом деле есть, – пояснил Николай. – Он иногда выдаёт себя за какого-нибудь героя-любовника, хотя с виду по нему этого точно не скажешь. Кто-то строит из себя бывшего сатаниста, недавно обращённого в веру истинную. А некоторые, говорят, что занимаются колдовством, и владеют магией. У кого на что фантазии хватит. Плохо, что я и вразумить-то их не могу. Знал бы я точно, вымысел их слова, или правда, напомнил бы, что они не со мной говорят, не мне сказки рассказывают. А Господь ведь, осуждает всякую ложь, обман и притворство. В отличие от меня, Он видит, когда человек не тот, за кого себя выдаёт! Так допустимо ли согрешать прямо во время исповеди?

К столу подошла Ксения и поставила перед Сияном тарелку мытых нарезанных груш.

– Ешь на здоровье, – улыбнулась она мальчику.

– Благодарствую, – вежливо отозвался тот.

Николай приспустил очки, и взглянул на него поверх линз.

– А ты, что скажешь по этому поводу? – спросил он Сияна.

Но вместо того, чтобы ответить батюшке, тот просто развязал свою сумку, заглянул внутрь, и нашёл там какой-то перстень, вырезанный, не то из стекла, не то, из какого-то прозрачного камня. Печатка на нём тоже была прозрачной, и её грани переливались на свету, как хрусталь.