– А мы уже думали, что останемся здесь навсегда, – сказал сидевший на корточках неподалеку Цетлин.

– Извините, что расстраиваю ваши планы, – рассмеялся Егор. – Но нам необходимо сегодня же покинуть остров. Вам, – обратился он к Цетлину, – тоже придется отправиться вместе с нами.

– Как скажете, – легко согласился тот. – Только к чему такая спешка? У меня здесь осталась кое-какая незавершенка…

– Вы разве ничего не знаете? – удивленно посмотрел на бородатых дикарей Неделин.

Сейт и Цетлин быстро переглянулись.

– А что, собственно, нам следовало бы знать? – спросил за них обоих Сейт.

– Завтра к берегу этого острова подойдет голландский корабль под командованием капитана Якоба Роггевена, остров будет нанесен на карту и назван… – Егор сделал паузу и лукаво прищурил глаза. – Вам хотя бы известно, как называется остров, на котором вы провели полтора года?

– Аборигены называют его Рапа-Нуи, – ответил Цетлин.

– Правильно, аборигены называют его Рапа-Нуи, – кивнул Неделин. – А вот Роггевен назовет его островом Пасхи.

Цетлин и Сейт ошарашенно уставились друг на друга.

То, что не вызвало у Сейта ни малейшей тревоги на острове, когда он был просто счастлив, узнав, что может наконец-то вернуться домой, не давало ему покоя все те три дня, что он, в компании с Цетлиным, провел в санитарном изоляторе, в ожидании встречи с генеральным инспектором Отдела искусств, который должен был решить судьбу младшего инспектора Сейта. Неделин сказал, что Барцис зол на Сейта. Зная вошедшую в пословицы невозмутимость генерального инспектора, можно было догадаться, что он не просто зол, а вне себя от бешенства. Следовательно, думать теперь надо было не о повышении, о котором мечтал младший инспектор Сейт, застегнув наручники на запястьях Марина, а о том, как бы не вылететь из Департамента. Предстоящую встречу с генеральным Сейт ожидал теперь с внутренним содроганием. Но она была так же неотвратима, как закат солнца, который непременно наступит в урочное время, хочешь ты того или нет.

Когда спустя три дня после прибытия Сейта с Цетлиным пригласили в кабинет генерального инспектора Отдела искусств, Сейт неожиданно для самого себя почувствовал облегчение. Сегодня будет вынесен окончательный приговор, и ему не придется больше ворочаться с боку на бок бессонными ночами, стараясь угадать, какие вопросы может задать ему Барцис, и придумывая достойные ответы на них.

В кабинете, в котором они оказались, миновав приемную, не было ничего, кроме встроенных стенных шкафов и большого письменного стола. За столом сидел уже далеко не молодой человек с огромной лысой головой, одетый в тонкий серый свитер под горло. Глаза его были полуприкрыты веками, наползающими складками из-под густых бровей. Большие, сильные руки лежали перед ним на столе.

Справа, у самой стены располагался еще один стол, за которым сидел личный секретарь генерального инспектора.

Войдя в кабинет, Сейт замер, вытянувшись в струнку.

Не привыкший к официальным строгостям Цетлин слегка поклонился и сказал:

– Добрый день.

Генеральный инспектор Барцис поднял веки и взглянул на вошедших.

– Ну что, натворили дел, – негромко произнес он.

Слова его прозвучали не как вопрос, а как уже готовое обвинение. Отвечать что-либо на это не имело смысла.

Взгляд генерального инспектора остановился на Цетлине.

– Михаил Цетлин, – мрачно произнес Барцис.

– Так точно, – с улыбкой ответил скульптор.

«Еще бы ему не улыбаться», – с тоской подумал Сейт. Цетлин, в отличие от инспектора, не чувствовал за собой никакой вины.

– Присаживайтесь, – Барцис взглядом указал Цетлину на одно из свободных кресел.