Поэтому, когда Пенелопа появилась – или материализовалась, – наступила гробовая тишина.

Пенелопа выглядела совершенно буднично. Правда, ее окружало жутковатое сияние, которое всегда возникает при переходе в нематериальное состояние, словно неосязаемые молекулы верхнего слоя кожи не могут вступить в нормальное взаимодействие с когерентными молекулами воздуха. Но если не считать этого, она не изменилась. Конечно, никто не мог запихнуть ее обратно в дефазикационную сферу, схватить за руку или хотя бы прикоснуться к ней. И неважно, сколько народу завопило, зарыдало и принялось о чем-то умолять Пенелопу. Крики и возгласы не имели ровным счетом никакого значения, потому что мой мир разлетался в клочья. Я бы мог порадоваться, что одна из клеток призрака, в который превратилась ее плоть, наполовину принадлежала нашему будущему ребенку – пока еще даже не эмбриону, – но мне было не до смеха.

Повторяю, все перестало иметь какое-либо значение, поскольку в буквальном смысле слова стало нематериальным.

А ведь мы могли сделать очень много. Мы могли принести сюда новую жизнь. Это, вероятно, изменило бы нас обоих, сделало нас лучше, починив в наших мозгах сломанные механизмы, которые не позволяли нам стать счастливыми, когда до счастья было рукой подать. Однако дело было не только в искорке жизни, которая зародилась в Пенелопе. Одновременно с этим в реальности возникало место – некое укрытие, – где мы оба могли бы освободиться от самих себя, сбросить личины нашего прошлого и давящего на нас будущего. Такова магия создания жизни: она подбирает все неверные решения, которые ты принял на ее протяжении, и превращает их в необходимые шаги на тропе, ведущей к твоему дому.

Знаете, в тот день я на микроскопическую секунду обрел дом. Он был размером с одну-единственную клетку, но туда вместилось все, чего я когда-либо желал.

Я бессильно опустился на пол и молча уставился на Пенелопу. А Пенелопа смотрела на меня.

Она прикоснулась к своему животу. Мне хочется думать, что в тот миг она пожалела о своем поступке, решила сохранить нашего ребенка и создать семью.

Но увы, было слишком поздно. Даже если бы Пенелопа и собралась вернуться в дефазикационную сферу и запустить процесс в обратную сторону, она бы вообще ничего не смогла. Она потеряла способность двигаться и начала распадаться. Ее нейроны не могли отдавать команды мускулам, те были неспособны проворачивать кости – да и кости стремительно истаивали. Само сердце Пенелопы не могло забиться, как и сердце нашего нерожденного ребенка тоже никогда бы не могло забиться в материнской утробе – той попросту не было.

Пенелопа истаивала в воздухе. Нет, они оба. Они оба развеивались прямо передо мной. Ее ладонь, прижатая к животу. Ее глаза, замершие в ужасе, сожалении, печали. И точно такие же – мои.

Я пытался запомнить каждую мельчайшую деталь ее облика, пока она еще сохраняла его, но был не в силах оторваться от ее глаз. Ее молекулы разделялись, расплывались во всех направлениях, через стены, потолок, пол.

Вскоре от Пенелопы не осталось ничего.

Не скажу, что мой мир идеален. Людей все еще гнетут тревога, и стресс, и разбалансированность нервной системы. Фармацевтические препараты используются с бешеным размахом. Постоянная паника из-за оценки своего общественного статуса доводит кое-кого до истерик. Власти коррумпированы, неверность сильно ранит, а браки часто рушатся. Любовь бывает безответной. Детство может проходить либо на игровой площадке, либо в темнице. Бывает, что люди от природы мало на что способны в постели, и это не исправить никаким валом интерактивной порнографии.