Всё это способствовало тому, что очень скоро в казарме к Толику стали относиться как к шуту. Его обижали все, он не обижал никого. Ну, разве что намёком или ехидной репликой. Но на шутов за это не обижаются.

Он и прозвище, почти обязательный атрибут в любом мужском коллективе, получил соответствующее. На первом же построении, когда спросили его фамилию, Толик заволновался и заикаясь произнёс: "курсант Ка… Кашин!" За что моментально стал именоваться "Какашиным", а в дальнейшем ещё проще "Какашей".

Только те, кто относился к курсанту Кашину по-доброму, звали его просто по имени.

Димка был один из немногих, кто за доброту платил пареньку добром, но и относился к нему с уважением. Поэтому очень скоро они стали настоящими друзьями. Ребята учились в одном отделении, спали на соседних койках, у них была общая тумбочка. Они часто беседовали по душам и помогали друг другу. Неудивительно, что первый серьёзный конфликт у Димки произошёл, когда он вступился за Толика.

*

Фактическим вожаком в сержантской "стае" был заместитель командира взвода сержант Рябов.

Крупный, на полголовы выше Димки, рыхловатый и флегматичный он внушал "уважение" новобранцам не столько силой, сколько массой своего тела и злобным характером. Его побаивались все, даже заместители командиров других взводов, которые по рангу были наравне с ним. Рябов – основная опора старшины роты и самого ротного.

Для курсантов Рябов был опасен не только тем, что мог, как и другие сержанты, за любую провинность объявить наряд, заставить шестерить или выполнять дурацкие "приказания", чтобы посмешить "дедушек". Он мог дать в зубы и даже поколотить так, чтобы после этого не оставалось синяков. Особенно любил он покуражиться в комнате для курения, проще говоря, в курилке. Поиздеваться над "сосунками" на виду у многочисленных зрителей считалось особым шиком. Это подчёркивало: " я в казарме хозяин и никого и ничего не боюсь…"

Когда Толика "пригласили" в курилку, Димка пошёл с другом.

Толика заложил Лизуля. Хиленькому Шурику Лизулину повезло уродиться москвичом, потому он входил в сержантское землячество. Однако природных данных и личных качеств его хватало лишь на то, чтобы шестерить в ротной "элите", да регулярно "закладывать" сослуживцев, "нарушающих" установленный в подразделении порядок.

Допрос и суд над Толиком производился в лучших традициях казарменной дедовщины. Его вполне можно было зафиксировать в форме стенограммы. В роли следователя, прокурора и судьи выступал сержант Рябов.

– Ну, Какаша, расскажи нам, что ты говорил обо мне сегодня в столовой?

Толик делает удивлённое лицо.

– Я?! Про вас, товарищ сержант, я ничего не говорил…

– А про кого говорил? Кого ты обозвал холуём?

– Холуём я никого не называл… Сказал только Лизуле поговорку…

– И что ты сказал? Повтори.

– Ну… сказал: за медный пятак и этак, и так, а уж за полтину – дугою спину…

– А ты знаешь, что Лизуля мой друг?

– Знаю…

– Вот, чтобы ты про моих друзей не распускал язык, прими упор и отожмись двадцать раз… Лизуля, считай.

Толик безропотно принимает упор лёжа и начинает отжиматься. Лизулин считает. Присутствующие хихикают. Димка смотрит без тени улыбки и ждёт, что будет дальше. Толик заканчивает упражнение, допрос продолжается.

– Ну, а кого ты вчера на поверке назвал ослом? Что ты сказал про старшину?

– Осёл и в Киеве конём не станет…, но это не про старшину… – с робостью выдавливает признание Толик.

– О-о-о! Это оскорбление старшего прапорщика. За это нужно наказывать.

Рябов хватает Толика за грудки, подтягивает к себе и щёлкает "подсудимого" по лбу. Публика снова хихикает.