Мурат и Ольга помогли старику влезть в коляску. Извозчик, старый тат, спокойно за всем наблюдал. Время шло, ему и радость, больше можно было заработать. Помогая сесть Ольге, Мурат едва слышно на ухо ей сказал:

– Оля, прошу тебя, давай обойдемся в этот раз без скандалов.

С этими словами Ольга метнула на брата убийственный взгляд и очаровательно улыбнулась.

– Ну, братик, это ты у нас – гордость и надежда семьи. Тебе и нести этот крест. А я что? Мое дело маленькое: выйти замуж, за кого папенька велит, да и играть роль хорошей жены. Да только занавес-то порой закрывается, – она ласково ему улыбнулась, быстро кокетливо похлопав ресницами, и насмешливо добавила, ни мало не смущаясь того, как мрачнело лицо Мурата: – И у актеров начинается совсем другая жизнь…Трогай! – крикнула она извозчику и резко захлопнула дверцу.

Мурат едва успел отскочить, как коляска понесла в сторону Майского. Он стоял еще несколько секунд на дороге, провожая экипаж взглядом, с горечью вспоминая, как четыре года назад, в разгар Машиной свадьбы, Ольга просто исчезла. Тогда ее старый муж поднял тревогу, они все бросились ее искать, боясь предположить самое страшное. Ведь возле нее всегда вилось полным-полно мужчин. Кто знает, чем все могло закончиться?

Нашел ее он, старший брат. Она была сильно пьяна, сидела на самой дальней скамейке огромного родительского сада в полной темноте. Что с ней произошло, он не знал, она ни слова не сказала, но догадывался по размазанной по лицу помаде и перепачканному платью, что ничего хорошего. Тогда она позволила ему скрытно от всех увести себя в спальню, где вдруг схватилась за его руку и пьяным осипшим голосом прошептала:

– Прошу тебя, никому ничего не говори. Я сама виновата…

Заговорить с ней об этом после он так и не решился, не желая ставить ее в неловкое положение. Но вот и сейчас снова этот взгляд ее холодно-несчастных серо-голубых глаз заставил его снова вспомнить тот вечер.

Мурат и Косыгин молча ехали следом за коляской Пурталесов, от которой поднималась тяжелая сухая пыль. Оба молчали. Мурат был мрачен, погруженный в свои тяжелые думы, а Косыгин то и дело вскидывал на него глаза.

– Почему?…

Мурат хмуро взглянул на него, не давая договорить. Косыгин осекся.

– Она так красива…

Мурат сильнее дернул лошадь и двинулся вперед, чтобы не отвечать. Наконец, не выдержал и сказал, оборачиваясь:

– Миша, здесь так принято. Судьбу дочерей решает отец.

Косыгин хотел что-то сказать, но Мурат не дал ему, пристально посмотрев в глаза, и строго добавил:

– Помни, о чем я тебя предупреждал. Дом моих родителей, дом моего деда – это святое.

4.

Среди огромных, отшлифованных морем черных камней, которые словно башни вздымались здесь на мысе Шоулан, закрывая собой небольшой песчаный берег, можно было скрыться от всего мира в полном уединении. Саша сидела, опустив босые ноги во власть стихии, которая, с шумом накатывая на берег, билась о каменную твердь и с грохотом отступала, уволакивая за собой груды камней. Эта сила завораживала. Хотелось броситься в эту пучину, слиться с ней, отдаться без сопротивления! Безоблачное голубое небо рассеивало жгучие лучи солнца, но здесь была заветная тень от огромных камней причудливой формы. Чуть поодаль в безветренную погоду среди морской глади можно было разглядеть острые скалы, которые местные называли Акульи зубы. Но сегодня море волновалось, а потому их не было видно. Камни, море и песок – все, что мог охватить взгляд. Берег был безжизнен – слишком соленая вода и палящее солнце не оставляли шансов для растений. Однако соленое море несло прохладу, здесь было свежо. Морской воздух гнал теплый ветер. Порой его порывы поднимали вверх песок, оседавший на руках, волосах и губах. А шум моря и громадины вековых камней умиротворяли.