Григорий вспыхнул и поднес кулак к его маленькому с мелкими глазками лицу.

– Пасть свою заткни! Я свое дело знаю, не тебе меня учить. Я постоянно шкурой рискую, пока ты тут бирюльки свои вырезаешь, да вдовиц успокаиваешь. У меня свои методы.

Гробовщик усмехнулся, даже не взглянув на его кулак.

– Методы как методы. Здесь все методы хороши. Один гробы сосновые строгает да всякой снедью их начиняет, а другой о богатую бабу черенок свой точит, да братцам помогает, – он тихо и противно захихикал. Григорий презрительно сплюнул на пол, сунув руки в карманы. – Только смотри, не заиграйся, – оборвал свой смех гробовщик и пристально посмотрел парню в глаза. – С бабами одни проблемы.

– У меня не будет никаких проблем. Сегодня есть, завтра нету, – нетерпеливо бросил Григорий, зло глядя на гробовщика. Эти разговоры его изрядно бесили. – Только эта… – Григорий замешкался, подбирая слова, сверля грободела глазами. – Пурталеса пока не трогайте. Он и его капиталы нам еще пригодятся. Здесь с умом действовать надо, тоньше.

Грободел поднял на него свои маленькие мышиные глазки и, слегка склонив голову, прищурился. Григорий выдержал его взгляд.

– Да, капиталы-то у него приличные. Ну, ежели ты так будешь добывать с него, так можно и не трогать. Глядишь, по ниточке и вытянем из него все, что нажил, падла.

Григорий согласно кивнул и добавил уже более уверенно, понимая, что старик на его стороне:

– Вытянем, не сомневайся. У меня все на мази.

Грободел усмехнулся.

– На мази? Смотри не перегни. Не забывай, ради чего все это…

– Да что ты со мной, как с щенком, обращаешься? – Григорий зло сплюнул на пол и раздраженно прошел в дальний угол лавки, где в деревянной бочке стояли инструменты могильщика. Яростно перебирая лопаты и кирки, он зло говорил: – Я с пятнадцати лет в деле, всю страну вдоль и поперек изъездил, пока ты тут свои гробы мастеришь. Химика я нашел, сколько подарочков тайком сюда доставил, а ты все меня учишь, как молокососа, – найдя, наконец, свою лопату с небольшим сколом на черенке, он вынул ее из бочки и обернулся к гробовщику. Тот так и сидел, склонившись под керосинкой, строгая навершие, насмешливо поглядывая на парня. – Может, вместо меня ею займешься? И в Батум сам поедешь, коль такой опытный, а?

– Не кипятись, – спокойно бросил гробовщик, ногтем поскоблив нож и вновь склонившись над крестом. – Мы тут тоже не леденцы сосем. Я просто к тому, что изменился ты, Гришка. Баба эта твоя крепко держит тебя за яйца. Видел я, как ты в шикарных польтах расхаживал с ней давеча по бульвару. На Паккарде разъезжаешь, в шелковой постели ночи ночуешь. Вот и за мужа ее просишь. Может, соскочить хочешь? – он пристально взглянул на парня. Глаза его, маленькие и сверлящие, прищурились.

Григорий яростно пнул бочку с инструментами, заметно вспыхнув, и зло уставился на гробовщика.

– Соскочить? По-твоему, я – шлюха деревенская, кто приласкал, к тому и прибился? Моего отца до смерти забили за то, что правды добивался, за то, что одним из первых примкнул к левым и требовал отмены выкупных платежей. Их-то отменили, да только отца-то мне никто не вернет! Матери моей никто молодость не вернет, загубленную в непосильном труде, чтобы нас с братом поднять одной. Брата моего кто вернет, сгинувшего где-то в Маньчжурии? Польта модные? Постели шелковые? Тьфу! Плевал я на это все! И на тебя я плевал! Я сам по себе! Месть и ненависть – вот мои бабы. Их я холю и лелею в своих мыслях, они мне только и помогают жить. А уж какими средствами я иду к цели, не твое собачье дело! Сомневаешься во мне? Так доложи. Сдай меня, сукин сын неблагодарный! Или только и можешь, что бабьи сопли разводить?