– Ну, их ты не переделаешь. Остается лишь принять их такими, какие они есть, и не давать себя в обиду.

– Легко сказать.

– Во всём так.

– Знаешь что, сейчас пойду и раздобуду нам бутылку вина. У Марии на кухне наверняка найдется.

– Неплохо придумано.

Какими разными бывают семьи, думала Стелла, пока Луиза ходила за вином. Ей самой часто казалось, что отец душит ее то своим любопытством, подробно расспрашивая о работе журналиста, то периодическими упреками за то, что она не изучает медицину в университете. А тетушки и мать непрестанно изводили ее расспросами о женихах и браке. Но они хотя бы беспокоились за нее, пусть и раздражали этим. А несчастной Луизе приходилось терпеть слабовольного отца, озлобленную мать и враждебно настроенную хищницу-мачеху.

– В холодильнике нашлась бутылка розе́. – Луиза плюхнулась на землю напротив Стеллы. – Надо было тебе начать, не ждать меня. Я еще прихватила два помидора.

– На самом деле, – сказала Стелла, пока они делили багет, – это даже лучше, что ты всецело предоставлена мне. И здесь приятнее, чем сидеть в нашей душной квартирке. Когда я уезжала, Лондон будто кипел на медленном огне.

– Да уж. Потому что у нас все окна выходят на юг, и ни единого деревца поблизости нет, – она разболталась, оценив тактичность Стеллы и опасаясь, что снова окажется на грани слез.

– От Джозефа нет вестей?

– Писем он почти не пишет. Самое забавное, что он всего в нескольких милях отсюда.

– Правда? И где же?

– Где-то в Кап-Ферра. – Песочница для самых богатых, мелькнуло в голове у Стеллы. – Ну и я, разумеется, не могу писать ему туда – в Лондоне я пишу на адрес его конторы. Он планирует провести здесь шесть недель с родными и целой толпой друзей, а когда вернется, весь загорелый и виноватый, я постараюсь разобидеться на него, но у меня ничего не выйдет.

– Ну, насчет его виноватости не знаю, а вот ты определенно загорела. У тебя прелестный оттенок загара, дорогая моя, только не перестарайся. Ты не поверишь, сколько здесь в округе на пляжах этаких ящериц, трясущихся старух с морщинистой кожей цвета конских каштанов.

Обе разглядывали тела друг друга. Луиза щеголяла в коротеньких ярко-голубых шортах и верхней части бикини: эта одежда оттеняла ее позолоченную солнцем фигурку – хрупкие плечи, плоский живот, длинные стройные ноги, педикюр бледного розового оттенка. Она бесспорно красива, с уколом зависти думала Стелла, тело которой было лишено всех этих достоинств. Ее будто сначала слепили, а потом сжали, так что шея вышла слишком короткой, талия очутилась под самой грудью, бедра и икры составили ноги, для которых самым подходящим определением было «коренастые». А от солнца она покрывалась сыпью.

Но ее лицо во многом сглаживало впечатление: чудесные черные волосы кудрявились пышной шапкой, серовато-зеленые глаза над высокими скулами искрились любопытством и умом, и родинка так удачно сидела под маленьким, но выразительным ртом. Очки она носила почти постоянно и читать без них не могла, но когда все-таки снимала их, внешне сразу становилась моложе и беззащитнее.

– Я так сильно потею, – сказала она, заметив, что Луиза разглядывает ее. – Особенно кожа головы. – И она виновато улыбнулась.

Разговор зашел о чтении. Луиза рассказала ей про Катерину Сфорца, а Стелла – про одну флорентийку, которая, собираясь замуж за короля Франции, взяла с собой повара.

– …и этим навсегда преобразила французскую кухню.

– Каким образом? Травила людей?

– Нет. Ну, может, кого-то она и отравила, но главное – объяснила французам, что смысл соусов в том, чтобы подчеркивать вкус всего, что они едят, а раньше соусами пользовались просто для того, чтобы незаметно было, что мясо с душком.