Руперт застал ее в слезах.

– Милая, что случилось?

– Ничего, правда… то есть все сразу. Мне так повезло – быть здесь, с тобой. Я так тебя люблю, – она села на постели и протянула к нему голые руки.

– Какая удача, что и я тебя тоже. Какая у тебя чудесная сливочная кожа. – Он вытер ей глаза уголком простыни. Много лет назад от подобного замечания она бы надулась (эта ее ужасная надутость, как он ее только терпел?). Но теперь на всю эту чушь наслоились годы и чувство близости. Они проросли друг в друга.

* * *

– Понимаешь, ей в самом деле не следовало приезжать. Ей был предписан постельный режим и пенициллин, и я почти уверена, что у нее температура. Бедная Сид!

– И бедная Рейчел. Для нее это последняя капля. Неделями выхаживала Дюши, и вот теперь опять.

– Не уверена – может, это ей только на пользу. Твоя сестра всегда стремится быть полезной. Она хотела проведать Сид, но та уснула, и мы обе решили, что лучше будет не тревожить ее.

Они говорили приглушенными голосами, так как Лора в ее пиратской треуголке разметалась поперек их кровати. Хью с величайшей осторожностью поднял ее на руки, чтобы отнести в кроватку, но шляпа все равно свалилась. Джемайма подняла ее и ухитрилась тихонько надеть снова. Лора только глубоко и чуть досадливо вздохнула, будто ее оторвали от чрезвычайно важного дела, и повернулась на бок, так и не проснувшись.

– Молодец, – Хью взглянул на жену, которая стояла на полу босиком, в белой ситцевой ночной рубашке и с блестящей короткой стрижкой, и влечение к ней заставило его испытать ничем не омраченную радость. – Помоги мне выбраться из рубашки, дорогая.

Она стащила второй рукав с его культи в черном шелковом чехле, и он обнял ее.

– Не могу, – сказал он, поцеловав ее, – не могу даже вообразить себе жизнь без тебя.

Не говоря больше ни слова, они легли в постель.

* * *

Ну и денек, думал Эдвард, выпутываясь из одежды. Он чувствовал себя неважно – к привычному несварению, которым он страдал уже некоторое время, прибавилось общее ощущение недомогания. Он привык быть популярным, обаятельным, всеми любимым; оставаться в меньшинстве его совсем не устраивало, о чем бы ни шла речь. Если бы только Диане полюбился Хоум-Плейс, они могли бы заполучить его, и, конечно, все родные стали бы приезжать сюда, когда захотят.

Но она твердо решила обзавестись своим домом, и он не видел никаких признаков, что она захочет принимать в нем его родню. Тем не менее у Луизы, Тедди и Лидии, если она когда-нибудь получит отпуск, должна быть возможность приезжать туда. Он намеревался на этом настаивать, но в глубине смутно брезжила мысль, что ни в коем случае не следовало ставить в положение просящего. Как-никак, он многое сделал для сыновей Дианы, особенно для младшего, насчет которого теперь уже был твердо уверен, что тот не от него.

Он встряхнул пару таблеток алка-зельтцера в своем стакане для зубов, налил в него воды и выпил. Обычно это помогало, хотя бы отчасти. Эта треклятая напасть в доках. Было время, когда, видя, что у работников компании назревает забастовка, он спускался на пристань, потолковать с ними, и все улаживал. Теперь это исключено. С тех времен компания разрослась. Если до войны ему хотелось отдохнуть денек – пострелять, поиграть в гольф или побыть с Дианой, – он просто так и делал. Всегда можно было положиться на то, что Хью останется держать оборону или, еще при старике, прикроет брата. А как близки были они с Хью: регулярные партии в сквош, зимними вечерами – в шахматы, распределение обязанностей по работе. Продажи удавались ему, Эдварду, лучше, чем кому бы то ни было, Бриг научил его выгодно покупать древесину как на родине, так и на Дальнем Востоке. Хью педантично руководил доставкой и командовал их флотилией синих грузовиков (цвет непрактичный, стремительно выцветающий, однако он отличал их машины от другого грузового транспорта на дорогах). Просто Эдвард ясно понимал, что у них образовался избыток недвижимости и что в конце концов банк перестанет мириться с их неуклонно растущей задолженностью, а Хью, по-видимому, совершенно не замечал финансового кризиса, и с тех пор как его избрали главой правления, его упрямство, этот извечный ключевой фактор, только усугубилось.