– Так вы сами верите в исполинов?

– Я работаю с документами, – сварливо ответил он, из чего я сделал вывод о том, что ему кое-то не безразлично. – Я верю в существование письменных и устных преданий, мне этого достаточно. Один араб, Ибн Фадлан, путешествуя по Хазарии видел скелет исполина метров шести по-нашему. Но признайтесь хотя бы мне! Вы ведь испытываете приязнь к вашему необузданному Святославу, а не к цивилизованным хазарам, истреблённым этим диким язычником. Так вот знайте, что вы в таком разе стоите на стороне зла. И никто вас не сдвинет, потому что вы, как историк, придумаете сто причин, по которым каганат следовало уничтожить как можно безжалостнее.

– Может, когда-то это имело место, но не теперь, – отверг я. – Моя задача – беспристрастно изучать факты. А хазары – почти что миф.

Прохор произвёл последние счёты с работниками и теперь вьючил тюками наших животных, которые, зря надеявшиеся на скорый сон, ревели и мотали шеями. До темноты у нас оставался час, и нам как раз хватало его, чтобы проделать десять вёрст до жилища на окраине Джизы.

– Каков ваш дальнейший план?

– У меня их много. Двинуться в Вавилон на раскопки башни. Вы со мной целиком или вышлете золото?

– К чему вам? Сороковой этаж возводили из чистого сапфира. Заодно долг вернёте.

– Ах, вы всё это давали в долг! Знаете, какой величайший секрет тамплиеры привезли с Востока, за который их истребили и за которым все охотятся?

– Его любой верблюд знает, на то он и величайший.

– Не ёрничайте. Это формула расчёта сложного процента. Европе он был неведом, а на Востоке… ну, вы меня понимаете, – он почесал под ухом. – Ваш голодный верблюд позавидовал бы бешенству Филиппа Красивого, когда тому объяснили, что он задолжал втрое против того, на что рассчитывал. Дальнейшее известно. Несчастный Жак Молэ отправился на костёр, а молчал он не потому, что ему отрезали язык, а потому что сам не умел объяснить этой формулы. С той поры все ищут секрет. А он преспокойно лежит у каждого в пустом кармане. Так что не напоминайте мне больше о долге. Иначе мне придётся вас убить и стать вами. Да это в порядке вещей. Я сделаюсь русским боярином, всё равно ваши аристократы грамотно говорят только по-французски. Я смогу прослыть грамотным боярином.

– А может вы и убили настоящего Карно, и сейчас – уже он? – заметил я.

– Возможно. Но вам-то что надо? Вам нужно не тело Карно, а выводы его разума.

– Ошибаетесь, мне нужны его знания древнееврейского.

– Десять тысяч олухов читают по-древнееврейски. Айда в Александрию. У меня есть одна мысль, поделюсь, когда приедем. Ковырять свитки вы сможете и там, а я попытаюсь препарировать ваш баальбекский язычок. А не понравится – оттуда можете вернуться в свой затхлый Бейрут в пять дней. Здесь всё кончено.

По лестнице влез я на плоскую террасу, которые заменяют здесь крыши, с неё на соседнюю и на следующую, и подо мной открылась приморская часть Александрии, коса Фароса, и самое здание, где по приглашению Птолемея семьдесят два запертые в карцеры толкователя перевели Библию на греческий язык. Обелиск Клеопатры, сады и рощи тропических дерев, белые стены городских зданий – с другой стороны озеро Мареотиское, колонна Помпея, опять сады, рощи пальмовые, и крепость, выстроенная Мегметом Али в самой возвышенной части Александрии. А она простиралась предо мной как на ладони, эти массы групп белых зданий в зелени пальм, сикоморов, платанов, бананов, кактусов – как-то особенно магически действовали на воображение, что я надолго застыл в восхищении, озирая Нил от горизонта к горизонту.