– Спасибо, – я выслушала его с восторгом.

– Не за что, это мой долг туриста – облегчать жизнь городскому человеку.

– А давно вы в походы ходите?

– Да вот уже лет двадцать. Имел честь быть с первыми, с физиками, они и трусцой первые побежали, еще в походах. Городские люди далеки от земли, от природы, от Бога, наконец. А как хорошо, когда твою жизнь одушевляет Бог, природа, люди, живущие естественно, то есть крестьяне – жнецы, пахари, люди физического труда.

– Да ладно вам, Владислав Степаныч, Клюева, что ли начитались? – пробегая мимо, оборвала задушевную беседу второй инструктор похода, старшая пионервожатая Танечка. – В избяной рай зовете советскую школьницу?

– Не зову, а объясняю крестьянский космос. Его все люди должны знать. И городские школьники, и даже вожатые.

– Я читала, не сомневайтесь, – сухо возразила Танечка, – но всё это архаика и этнографизм, не более того. Архаика тянет назад, тогда как литература, особенно литература для молодых, должна звать вперед.

– А как же быть со знаменитой фразой поэта «Ангел простых человеческих отношений»?

– Ну знаете, Владислав Степаныч, куда мы с вами уйдем от построения нового общества и воспитания нового человека? Петров! – крикнула она, – заворачивай сразу за деревней направо! – и поспешила вперед – народ там что-то замешкался, не зная, куда идти, и сбился в кучу.

– А как же быть с противостоянием природы и цивилизации, Татьяна Сергеевна? – вдогонку крикнул инструктор, но старшая пионервожатая его уже не слышала.

– А откуда вы знаете поэта Клюева? – физрук зацепил меня своими филологическими изысками.

– А я, видишь ли, технарь и в походах интересовался космосом в астрономическом смысле слова, а потом увлекся тем, как поэты свой поэтический космос представляют. Стал заходить в букинистический, мне посоветовали кое-что почитать. Особенно меня поразили Хлебников и Клюев.

Потом мы долго-долго шли, и я вспоминала бабушку. Была она в моей памяти в единственном числе, а теперь с бабушками четырех-пяти деревень стала во множественном. И песня её вспоминалась – «По Муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны…». Сейчас-то я с бабушкой на даче мало контактирую, к подружкам больше бегаю. Кащеева книгу «Война и мир» притащила, где написано о любви Наташи и Бориса в библиотеке, и мы сидим рядком на лавочке перед её дачей и трепетно ждем своей очереди прочитать следующие сцены.

– Эх, что люди-то скажут! – не ругая меня и не требуя, чтобы я оставалась с ней, отвечает бабушка на все мои проступки и дерзости. И меня это не волновало на даче, а теперь стало стыдно перед ней.

Мы проходили мимо палисадников с полуденными георгинами, возносящимися над изгородью. Над крышами – дымки из труб, одинокий дом стоит на отшибе, разнотравье и покосы с копенками. Еще корова на привязи! Такая большая, надо же! Гуртом овцы с пастухом в помятой шляпе и высокой палкой вместо хлыста. А березы у домов – не те, что в лесу, а с какими-то нежнейшими веточками, что полощутся у входа на легком ветерке, будто сны навевают. И много-много голубого неба и больших-больших белых облаков. Их столько, что клади во все рюкзаки двух объединенных классов – А и Б – и всё равно не унесешь.

Мужики в деревне улыбчивые, покладистые, небритые, плохо и неряшливо одетые, в грязных сапогах, частушки режут:

«Неужели и это надо впитывать и изучать?» – подумала я, но к физруку уже не пошла.

Потом на поляне было ориентирование на местности – здесь у меня дело было швах. А стрельба из пистолета и вообще не пошла, а ведь мы шли по местам боевой славы, в рамках «Зарницы». Я стала смеяться и плакать одновременно, что-то нервическое напало на меня от хлопков. И больше в походы с Владиславом я не ходила, а обещан был байдарочный.