А семейный пророк Валя сказала: «Темнит он что-то с тобой, вот помяни мое слово – темнит, что-то там будет нехорошее».

«И откуда она всё знает про всех? И про мужчин тоже, – удивлялась Тома. – А вдруг у него большое сердце и он так галантно любит?» Но боялась, боялась возразить Вале. Хотела верить себе, а душа её опять была неспокойна, невольно искала подвоха и не находя, тревожилась уже без причины, сама по себе. И это было неожиданное для нее состояние и не сказать, что приятное.

Работа, всю её юность поглотила работа. И воспитала-то её работа. И ничего-то она не знает. А вот младшую воспитала главная улица, улица Горького, Белорусский вокзал и начало Ленинградского проспекта. Младшая грубила дома: «Это вы все швеи, а я не хочу быть швеёй. Я хочу идти в химический техникум или на курсы английского языка». Но это всё разговоры. Главное – ей позарез нужны были нейлоновые чулки. Она не может в старушечьих на улицу выйти! Это же позор! Ну что ж, Тома купила ей нейлоновые, деньги у нее были. Сама на себя Тома не тратила, не на что было. Ничего такого в себе она не чувствовала. А вот матери с первой получки часы купила и вручила на день рождения. А мать сказала: «Ты – ответственный работник, тебе они нужны, а не мне. Вот ты и носи, тебе они нужнее. А мне полы-то приходить мыть – как пришла, так и ладно. Куда мне твои часы!»

На улице Горького Валино образование кончилось. Дальше был офицер, или нет, кажется, курсант. Встреча с офицером на Ленинградском проспекте вышла конфузом: один ресторан, постель у какого-то друга, беременность и аборт. И это в такие времена, когда делали аборт у бабок. А государство в те времена женщинам не помогало. «А зачем? – твердило государство, – веди себя правильно. До брака – ни-ни, а то ишь чего захотела! Удовольствия? В больнице от удовольствия лечить не будут! Зачала – вот и рожай!» А куда ей с ребенком? Все на улице пальцем будут тыкать всю жизнь. Что она, сумасшедшая – оставлять его?

Офицер сбежал, «производство» ему на дом прислали, он на самолет – и в неизвестный для нее гарнизон улетел. Валя пошла в военную Академию. Что с ним, как? Она как на работе хотела: концы с концами должны же сходиться. Начальство его по-фельдфебельски пошутило: «Ничего не знаем, нам он свой паспорт не оставлял, чтоб с вами идти по доверенности расписываться. А какого он гарнизона теперь – мы сказать не можем, потому что это военная тайна. Вы знаете, что такое военная тайна?» – она оторопело кивнула. – «Ну вот и идите отсюда».

– В этом деле не как на работе, – сказал начальник академии другому начальнику. – В этом деле – как в удовольствии. Схватил, выкрутился – и порядок. Мы и сами все такие. Если армия женщинам подчинится – какая же это армия?

А средняя, Рита со случайными ни за что на улице не будет разговаривать. Идет раз по улице, задумалась что ли, а один офицерик хватает её восторженно за руку, как Валентину Серову: «Вы знаете? Я по-честному, по-хорошему! Я сегодня получил производство, и вы мне понравились! Бежим в ЗАГС, распишемся, мне ночью в гарнизон вылетать на границу». Она холодно освободила руку из его руки: «Я-то вам понравилась, это вы сказали. А меня забыли спросить – вы-то мне понравились или нет? Он вдруг опешил, а она возмущенно заторопилась дальше. Тут с партнером неизвестно что творится, всё нутро переворачивает, а какие-то легкомысленные лезут!

– Прогадала ты, Рит, – после иронизировала Валя, – надо было соглашаться. Три-пять лет на границе, еще пять за Уралом, ну а лет через пятнадцать-двадцать двухкомнатная квартира в Москве, поднятые дети, обеспеченная жизнь. У нас советские офицеры хорошо получают: пайки, ларьки, выслуга лет.