На водах, конечно, все упрощалось, и в курортном обществе на вечерах и балах принимались люди, которые не могли бы туда попасть в Петербурге. Самым популярным в этом сезоне был салон, где царили княжны Верзилины – девицы знатные и красивые. При наличии большого количества офицеров, которые отдыхали и лечились на водах после ранения, поклонников у дам было хоть отбавляй.

Лермонтов входил в число поклонников одной из княжон Верзилиных. Ухаживание успеха не имело, и кто-то из окружающих даже подшутил над ним и написал на него эпиграмму.

«Mon cher Mишель!

Оставь Адель.

А нет сил-

Пей эликсир.

И тогда вернется снова

К тебе Реброва»

В те годы, как видно, эпиграммы писали все, и эпиграммы писались на всех. Но если эта, с позволения сказать, «поэзия» может вызвать лишь улыбку, не то было с эпиграммами, написанными гением. Эпиграммы Лермонтова не били, они убивали.

Случилось так, что однажды князь Васильчиков, крупно проигравшись в карты, позволил себе излить свою досаду в крепких выражениях (о, разумеется, в мужском обществе). По-видимому, в те времена знать считала употребление матерных слов исключительно привилегией простого народа. Во всяком случае, Лермонтов тут же написал на князя язвительную эпиграмму, которая разошлась в местном обществе, как круги на воде.

«Наш князь Василь-

Чиков по батюшке,

Шеф простофиль,

Глупцов по дядюшке.

Идя в кадриль

Шутов по зятюшке,

В речь вводит стиль

Донцов по матушке».

Он прошелся по всей родне князя, включая его мать, которая принадлежала к семье самых богатых атаманов Войска Донского. Можно себе представить, какой это был удар по самолюбию князя! Месяца через два состоялась дуэль, в которой князь был секундантом Мартынова. Никто никогда не обвинял ни в чем князя Васильчикова, да никому бы это и в голову не пришло.

Шло время, наступил 1917 год. После революции потомки князя дружно отправились в эмиграцию, в спешке бросив свой архив – письма, документы. Все изъятые бумаги осели в Центральном Государственном архиве Ленинграда и никто не проявлял к ним никакого интереса. И вот, спустя сто сорок лет после трагических событий девятнадцатого века, уже в восьмидесятых годах двадцатого века, кто-то из научных работников в поисках материалов для диссертации, перебирая бумаги в архиве, случайно наткнулся на письмо князя Васильчикова – отца своему сыну из С-Петербурга в Пятигорск, датированное 1841 годом. Вот что писал опытный царедворец своему сыну, по-видимому, в ответ на его письмо из Пятигорска:

«Я очень хотел помочь тебе и даже пытался говорить о Лермонтове с Государем, но это принесло мне только огорчение. Государь обиделся, что я напомнил ему об этом человеке. Он не хотел слышать о нем. «Лермонтов не вернется в Петербург с Кавказа» – сказал мне Государь и прекратил дальнейший разговор. Я беседовал с графом Александром Христофоровичем (здесь, вероятно, имеется в виду Бенкендорф, больше некому). Он советует вам самим в Пятигорске обуздать Лермонтова; на водах найдется немало горячих голов, которые сумеют выпроводить его из Пятигорска. О последствиях беспокоиться не следует».

Эти последние слова сыграли роль спускового крючка. Выстрел раздался спустя два месяца. Последствий, действительно, не было – участники вместо суда получили в наказание церковное покаяние.

После дуэли тело Лермонтова было захоронено в Тарханах. В Пятигорске на месте дуэли стоит памятный обелиск, туда водят туристов и отдыхающих.

Но именно под этим обелиском захоронены, может быть, сотни прекрасных произведений гения, которых никогда не суждено было прочесть его современникам и потомкам.