Вы даже представить себе не можете, какую радость я испытать, когда вновь увидел на аэродроме, выписавшегося из госпиталя, лейтенанта Корнейчука. Да-да, это был тот самый инструктор, за которым я и был изначально «закреплён». Во мне определённо затеплилась надежда. Надежда на то, что ранее описанный мною кошмар наконец-то закончится. Да, чего там «затеплился»? Я уже был абсолютно уверен в том, что с этого самого момента, всё обязательно встанет на свои места и я, непременно стану лётчиком. Потому и встретил я Владимира Викторовича, как самого близкого и дорогого мне человека.

Впрочем, как покажут последующие события, я слишком рано обрадовался; напрасно тешил себя надеждой на благополучное завершение тренировочных полётов. Вполне допускаю, что я и сам отчасти расслабился… Так или иначе, но первый вылет с инструктором показал, что методику обучения лейтенант Корнейчук полностью перенял от Николая Ивановича Кравца, который несколько лет назад и являлся инструктором моего нынешнего инструктора. Те же самые фразы, ядрёные обороты; те же бесконечные удары ручкой управления по коленям. Короче, в кабине истребителя для меня продолжился всё тот же самый кошмар, что и прежде. Разница была лишь в том, что молодой лейтенант являлся максималистом. Едва ли не за уши он тянул каждого из нас к самостоятельному вылету, не допуская и мысли о каком-то там списании.

Ну, а теперь самое время вновь вернуться к первоначальной, на тот момент самой злободневной для меня темы – к посадке. Примерно через месяц тренировочных полётов я уже мог «крутить» любую фигуру сложного пилотажа. Однако при заходе на полосу меня по-прежнему охватывал какой-то непонятный ступор, сковывающий все мои конечности.

Инструктор орёт: «Следи за скоростью, мать твою перемать!.. Сбрасывай, бл…, обороты; мы сейчас полосу проскочим!.. Не уходи, сука, с траверса!.. Подтягивай!.. Подтягивай, иначе ёб… прямо перед полосой!.. Ты что ж, хочешь, чтоб твои грёбанные мозги штыковой лопатой по всему аэродрому собирали пехотинцы?.. Именно здесь нам посмертно и зах… оху… крест, с пропеллером!..»

При этом я делаю всё невпопад. Перед глазами с огромной скоростью мельтешит земля, приборная доска погружается в какую-то мутную пелену, в ушах стоит неприятный свист. И вдруг!.. Касание. Нет-нет, посадил самолёт вовсе не я. Это Корнейчук в самый последний момент, когда катастрофа, казалось бы, уж была неизбежной, успевает перехватить управление и припечатать истребитель к полосе.

«Ты что ж, паскудник, творишь?.. – заруливая на стоянку продолжает орать на меня инструктор. – …Ты на хрена, в самый последний момент ручку дёрнул? Ко всему прочему, ещё и бесскоросного «козла» отмочил!.. Ну, Колмаков!.. Чую, угробишь ты меня этим летом!.. В общем, так!.. Не знаю, когда ты этим будешь заниматься: хоть до отбоя, хоть после – но именно сегодня, ты десять раз перепишешь главу «Действия лётчика при выполнении посадки»!.. Если не доходит через голову, попробуем через руки!..»

Эх, бедная, бедная моя курсантская тетрадка в девяносто шесть листов! За неполный месяц я исписал её мелким почерком от корки до корки. Однако и это каллиграфическое занятие, моему горю вовсе не помогло. С каждым следующим вылетом мои надежды, как собственно и надежды инструктора, становились всё более и более призрачными.

Меж тем, курсантская жизнь шла своим чередом. Ежедневно кто-то из моих сослуживцев праздновал свой первый самостоятельный вылет. Практически каждый день по два-три курсанта могли полноправно считать себя лётчиками, покорителями неба. Данные обстоятельства с ещё большей силой давили на мою психику. С каждым днём «неопределившихся» курсантов (то есть, тех, кто ещё не вылетел самостоятельно и ещё не был списан) оставалось всё меньше и меньше. Не более семи человек, среди которых оказался и я, автор данных строк. При этом время, отведённое мне для тренировочных полётов, я успел вылетать до последней минуты. Результат оставался прежним. Точнее его вовсе не было.