Когда я вернулся, дверь в гостевую комнату была закрыта. Я не стал стучать. Принял душ и пошел на кухню, чтобы приготовить что-нибудь на ужин. Продукты я купил накануне. Я редко так делал и, как правило, не закупался надолго, но сейчас решил разнообразить содержимое холодильника. Единственное, что я знал: Лея любит клубничные леденцы, она всегда сосала их ребенком, а когда конфета заканчивалась, могла часами грызть пластиковую палочку. А еще Лее нравился чизкейк, который готовила моя мама, хотя это неудивительно: все знали, что он самый вкусный в мире.

Пока я тоненько нарезал овощи, я понял, что вообще-то не знаю Лею. А может, и никогда не знал. Не до конца. Она родилась, когда нам с Оливером было десять лет и уже никто не ожидал пополнения семьи. День, когда я впервые ее увидел, врезался в память: круглые розовые щечки, маленькие пальчики, которые хватались за все подряд, и такие светлые волосы, что она казалась лысой. Роуз долго объясняла, что теперь нам нужно заботиться о малышке и хорошо себя вести с ней. Лея либо спала, либо плакала, а нам хотелось играть по вечерам на пляже или ловить насекомых.

Мы уехали в Брисбен учиться в университет, когда Лее исполнилось восемь. Когда мы вернулись после практики, ей было почти пятнадцать, и, несмотря на то что мы часто приезжали, меня не покидало ощущение, что она выросла внезапно, как будто накануне легла спать еще девочкой, а проснулась на следующее утро настоящей женщиной. Лея была высокой и худой, почти без изгибов, как палка. В мое отсутствие она тоже начала рисовать. Однажды, проходя через сад, я остановился перед мольбертом. Аккуратные линии и штрихи, которые, казалось, вибрировали от цвета. Меня охватила дрожь. Дуглас не мог такое нарисовать, там было что-то другое, что-то… что не поддавалось описанию.

Лея появилась из задней двери дома.

– Это ты нарисовала? – Я указал на картину.

– Да. – Она несмело взглянула на меня. – Так себе.

– Она идеальная. Она… другая.

Я наклонил голову, чтобы посмотреть на картину под другим углом, впитывая детали, жизнь, которая пробивалась сквозь холст, смятение. Лея нарисовала окружающий пейзаж: изогнутые ветки деревьев, овальные листья и мощные стволы, но не просто отразила реальность, а исказила ее. Все элементы как будто перемешали в блендере в ее голове и снова выпустили наружу.

Лея покраснела и встала перед картиной, скрестив на груди руки. Ее ангельское личико нахмурилось из-за моего укоризненного взгляда.

– Прикалываешься.

– Черт, нет, с чего ты решила?

– Просто отец сказал нарисовать это. – Лея показала на деревья. – А я сделала это. Совсем не похоже. Я начала нормально, а потом… потом…

– А потом нарисовала, как ты видишь.

– Ты правда так думаешь?

Я кивнул и улыбнулся ей.

– И делай так всегда.

В течение следующих месяцев каждый раз, когда я навещал родителей или Джонсов, я рассматривал последние работы Леи. Она была… самой собой. Удивительная, оригинальная манера, которой не коснулось ничье влияние, я узнал бы эти работы всегда и везде. Из рисунков Леи струился свет, и я не мог от них оторваться…

Я встала с кровати с тяжелым вздохом, когда Аксель постучал и сказал, что ужин готов. Вегетарианское тако остывало и выпускало пар на кофейном столике – доске для серфинга с четырьмя деревянными ножками. Не считая письменного стола с кучей хлама и старинного сундука, на котором стоял виниловый проигрыватель, это был единственный стол в его доме. Все здесь было пропитано личностью Акселя: мебель, несмотря на разные стили, сочеталась, порядок внутри хаоса, отражение его внутреннего света в маленьких вещах.