Мой сын знает толк в выгоде. И в цифрах. И в предложениях. В тех предложениях, когда что-то предлагают, а не в тех, которые еще называются словом «фразы». Его очень огорчает мысль о том, что я не способна воспользоваться тем, что уже имеется в наличии. Теми выгодами, ради которых не надо ничего выгадывать. Тем, что кто-то, образно выражаясь, уже выложил на поднос и сунул мне прямо под нос.

Что мне всегда нравилось в моей приятельнице, так это что она всегда находилась в своей комнате, почти всегда в своей кровати. Я никогда не сталкивалась с ней в коридорах. Я не люблю сталкиваться с людьми. Не в прямом смысле сталкиваться, естественно. Все мы тут движемся достаточно медленно, так что такого рода стачки… стычки… столкновения крайне редки. Все, с чем обычно приходится сталкиваться, это медленное сближение навстречу друг другу в коридоре – медленное, исполненное надежды сближение с медленными, исполненными надежды улыбками с обеих сторон и бессмысленными взглядами, когда каждая из сторон пытается вспомнить или гадает, есть ли что вспоминать. Я терпеть не могу, когда люди пытаются вспомнить. Когда они изучают твое лицо, когда ты приближаешься к ним по коридору, и улыбаются тебе, как будто это может помочь им вспомнить – или может заставить тебя подумать, будто они помнят, или что ты можешь вспомнить за них, и тогда все будет замечательно. Я терпеть не могу все эти их попытки что-то вспомнить, сближаясь с кем-нибудь в коридорах. Это выглядит как-то… недостойно.

У раздвижных дверей на следующем этаже мне приходится немного подождать. Болтаюсь поблизости, стараясь вести себя естественно, пока не подходит девушка из Аргентины, которая вводит пароль, после чего двери раздвигаются, и я прошмыгиваю в них следом за ней.

Славный парнишка, который моет полы, моет пол под надписью «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ», и выглядит он по-другому. Или не столько по-другому, сколько почти так же. Он еще более молчалив, еще более стремится ускользнуть куда-то в сторону, когда водит шваброй по полу, еще более трепеща при этом, словно листья в окне. Его светлые волосы кажутся еще более длинными и светлыми, чем обычно, из-за чего его кожа выглядит еще более темной. Или выглядела бы, если б это не было расизмом.

Я придвигаюсь к нему ближе. Он отступает, он дрожит. У него еще больше сережек в губах и бровях. И, наверное, на языке, хотя это вряд ли.

Очень приятно его видеть.

– Мне изменили медитацию, – говорю я ему, просто чтобы завести разговор. – Медикаментацию. В смысле лекарства.

– Я скучал по вам, – говорит он своим красивым тихим голосом. Или, может: «Отвали, сучара».

– Кто этот мужчина? – спрашиваю я у него.

Может, он и спрашивает, какой мужчина, а может, и нет.

– Который на кровати моей приятельницы.

Его швабра взъерошивается и свертывается кольцами на полу, словно загнанный в угол зверек. Я не даю ему уйти. Он съеживается, отступает, уклоняется в сторону, но я следую за ним по пятам. Его молчание усиливается – он прячется в нем. Не исчезнет ли он сейчас, думаю я, не станет ли невидимым? Но я ему не позволю. Славный парнишка, который моет полы, издает какой-то звук. Возможно, это проклятие или угроза. Но, по крайней мере, мы чего-то достигли. Затем он произносит что-то еще.

– Хотите меня захватить? – по-моему, говорит он.

Это кажется маловероятным, поэтому спрашиваю его еще раз.

– Кто он?

– Тот, кто может заплатить.

Я почти уверена, что он сказал именно это.

– Млять, – добавляет он. – Насрать.

От этого ему явно становится легче. Он смотрит на меня, более или менее.

– Будьте осторожны, – говорит он. – Вы в опасности.