Поблинушки бывают разные. Эту звали Ангелина. Имечко такое ей папа дал. Очень уж он её любил. Долгожданный единственный ребенок – пятнадцать лет ждали, не получалось всё. А тут наконец… Он её «Ангел мой» звал. Ангелина маленькой даже думала, что «Ангелмой» это и есть её имя. А мама Линой называла. В детстве вообще Линушкой звала, с ударением на «у», как-то по-деревенски. Лина этого стеснялась. Но перед мальчишками никакого стеснения не показывала. Она в детстве и сама была как мальчишка, наравне с ними лазая по заборам или убегая со всей ватагой на железную дорогу подцепляться за железные скобы к товарным вагонам, когда им после отстоя на запасных путях давали зелёный свет и они, с дрожью тяжело стронутые с места далёким тепловозом, медленно, но верно набирали скорость.

Тут главное было вовремя спрыгнуть, пока щебёнка внизу под ногами не становилась сплошной и ровной серой массой, в которой почему-то нестрашно казалось оказаться, а впереди быстро наплывали пристанционные здания с бегущим и машущим свёрнутым флажком, как дубинкой, мужиком в чёрной железнодорожной форме. И спрыгнуть надо было именно вперёд по ходу поезда, иначе тебя опрокидывало навзничь и ты здорово прикладывался о жёсткую придорожную землю. А то ещё и крутило тебя по ней, рвя одежду и оставляя глубокие и больные царапины на коже. И потом ещё надо было что-нибудь придумывать о том, как они были заработаны, родителям.

Они жили на окраине города в деревенском доме, в так называемом частном секторе. Это спустя много лет её родители получили маленькую квартирку неподалёку в строящемся новом микрорайоне, а тогда их скромная деревянная изба стояла в ряду других таких же на берегу небольшой речушки Болхонки. Прямо перед заборчиками, отделявшими возделанные сотки, проходила грунтовая дорога, по которой летом изредка пылили машины. Дороги за забором было не видно, а открывалась из их окна сразу луговина с сочной зеленью, над которой как картина стоял восхитительный вид на далёкие поля и пере лески. У Лины всегда как-то по-особенному сладко ныло сердце, когда она не отрываясь подолгу смотрела вдаль, сидя у окошка.

Обрывалась луговина крутым склоном, местами изрезанным сбегавшими к речке овражками. Резкий уклон у самой воды сменялся узкой полоской жёлтого речного песка. Этот песочек прямо звал тех, кто смотрел на него сверху, – валяйте сюда поваляться. Но местной ребятне, чтобы искупаться, приходилось топать метров двести вниз по течению, а потом возвращаться понизу вдоль склона под родительский присмотр. Взрослые хоть так, но пытались контролировать ситуацию. Для тех, у кого родители были в это время на работе, находились бабушки, безработные тётушки или соседи. А купаться тут было безопасно, так как Болхонка на этом прямом участке была совсем мелководной. Сколько же безмерно длинных счастливых летних дней провела у тихой воды Ангелина в вечной компании таких же полудеревенских пацанят и девчонок!..

Крутые склоны берега, которые летом казались неприступной стеной крепости, зимой предоставляли для подрастающего поколения самую большую радость. Обычно разношёрстно одетая ватага мелкоты от шести до двенадцати лет толпилась с санками у обрыва, подначивая друг друга и набираясь куражу. Наконец кто-то из тех, кто постарше, решался и подходил к самому краю склона, ставя санки так, что их изогнутые полозья нависали над пропастью. Он садился на деревянные досочки, а затем оглядывался на обступившую его вдруг притихшую на миг толпу. Теперь, чтобы ухнуть вниз, оставалось только упереться ногами в передок саней и, нагнувшись, переместить центр тяжести. Но душа требовала «высказаться» не меньше, чем напряжённое в ожидании тело.