– Пожалуйста, садитесь.

Вронскому неловко садиться так запросто вместе с Черняевым на постель, он делает шаг в сторону единственного стула, где только что висела форма Черняева, но так как на стуле лежит сабля, он продолжает стоять.

Черняев замечает это:

– Гаврила! Да где ж этот Гаврила?..

Никто не отзывается. Черняев подходит и сбрасывает саблю со стула в угол.

– Эти сербы – страшный народ!

Вронский все еще стоит, ожидая чтобы Черняев сел первым.

– Прошу Вас, садитесь, не стесняйтесь.

Черняев садится на кровать. Вронский опускается на стул.

Теперь они сидят один напротив другого, а между ними – стол с картой и фигурками.

– Можно предложить Вам что-нибудь, господин граф?

– Я бы выпил чаю.

– Чаю? Этого в Сербии нет. Но зато есть прекрасная ракия, – Черняев берет бутылку и протягивает ее Вронскому. – Да и стаканов нет… Как прикажу достать стаканы, оказывается, что они исчезли. Говорят: разбились! Да это они воруют… Выпейте с дороги, это Вас освежит.

Вронский делает глоток и протягивает бутылку Черняеву.

– Ваше здоровье! – Отпивает глоток и возвращает бутылку Вронскому.

– Мне никто не сообщил о Вашем прибытии… Мы могли бы лучше все организовать.

– Нет необходимости. Все в порядке.

Они пьют передавая бутылку один другому.

Черняев произносит тост:

– За победу Славянства и Православия над нехристями. И за Ваше счастливое прибытие!

Вронский отвечает сдержано-вежливо:

– Благодарю Вас. Ваше здоровье!

Черняев берет бутылку и с любопытством смотрит на Вронского:

– А как Вы сюда попали?

– Я приехал сражаться.

– Но Вы представить себе не можете, куда Вы попали… Это – Балканы! Это не война, а страшная бойня. Здесь так легко погибнуть…

– Мне не страшно погибнуть.

Черняев поднимает брови, лукаво ухмыляясь:

– Война – мое ремесло. А Вы – один из самых преуспевающих молодых людей в Петербурге, фаворит двора, любимец женщин. Да, да, я слыхал, что за Вами многие красавицы гоняются.

Вронский молчит, очевидно, что ему не по душе такая фамильярная, несколько развязная, речь Черняева. Когда он говорит о женщинах, его слова звучат пошловато и грубо.

– Даже какая-то знатная дама погибла из-за Вас. Говорят, под поезд бросилась… – говоря это, Черняев бесстыдно и пьяно смеется.

Вронского глубоко оскорбляет такая бесцеремонность пьяного Черняева.

Он поднимается со стула и очень холодно и сдержанно обращается к генералу:

– Если разрешите, я бы удалился.

Черняев продолжает смеяться:

– Конечно, конечно, идите, отдыхайте. Гаврила! Гаврила! Гаврила!

Ночь. Военный лагерь.

Дождь прекратился. Из палатки выходит Гаврила, неся сапоги, забрызганные грязью. Из лесу доносится крик совы. В сумраке ночи этот крик скорее похож на стон. Гаврила останавливается на мгновение, смотрит в сторону леса, крестится.

Вронский в своей палатке мечется в тревожном, беспокойном сне.

Сон Вронского.

В полной тишине сверкает молния. Свет молнии освещает гладкую поверхность неподвижной воды и снова все окутывает непроглядная тьма. Лишь все более частые отсветы молнии играют на поверхности мертвой воды. Свет становится более ровным, будто гроза прекратилась и вышла луна. Медленно, бесшумно, на поверхность воды падает капля. Вода расходится кругами. Появляется отражение красивой женщины, которое подрагивает в воде…

Вода успокаивается. Замирает и отражение лица с широко открытыми прекрасными глазами, оно все ближе к поверхности воды… Снова переливается свет… На поверхность воды обрушивается ливень… Густая тьма… Раздается страшный, очень близкий удар грома.

Из темноты доносится голос Гаврилы:

– Ваше сиятельство… Ваше сиятельство…

Гаврила склонился над постелью Вронского: