Солнце и гора, закат и барс, что же это могло быть?

Бросив гадать, Алек растянулся на камне. Его ложе отдавало набранное за день тепло, юноша не замечал ветра. К костру идти не хотелось, он проследил, как солнце, уже невидимое для него, озаряло вершины северо-восточных снежных хребтов. Когда-то он мечтал побывать там… И сейчас мечтает, но его мечта не сбудется.

Алек почувствовал злость. Кажется, злость – единственное, что осталось в нем после экзорцизма. В Книге сказано, что это чувство – дар человеку от Ночного Хозяина. Тогда почему экзорцизм, который должен был убить в его душе ростки зла, выжег светлое и оставил только пустую и страшную, ни на кого не направленную ненависть?

Юноша взмахнул рукой, швыряя в Узор собственную ярость. Кусты затрещали, дерево ломалось, листья иссыхали на глазах и вспыхивали по краям искрами. Алек испытывал извращенное удовольствие, глядя, как убитые его яростью зеленые побеги буреют и корчатся.

Отвращение к самому себе было столь сильно, что его даже затошнило. Извини, – погладил убитые ветви, зелень распалась бурым прахом. Узор плетется раз и навсегда… прошлое не исправить… и даже убитые кусты воскресить нельзя.

Надо идти, друзья будут волноваться…

Вот он и произнес это слово, пусть даже про себя. Друзья… Не торопится ли он? А еще несколько дней назад был уверен, что у него никогда не будет друзей.

Алек шагнул к костру, принял у Кати щипцы с угольком, раскурил трубку. Повертел в пальцах изящные металлические щипцы, обжегся. Зря говорят, что кузнец не в себе, полоумный не может создавать такие вещицы. Мо, наверное, просто притворяется. Рыжка, набегавшись за день, лежала смирно, глядела в костер, пламя отражалось в карих глазах. Собака зевнула, фыркнула, когда Кати выдохнула клуб дыма в ее направлении.

Хорошо вот так посидеть у огня с друзьями, глядя, как вечер превращается в ночь, передавать по кругу мех с кислым домашним вином, вдыхать дым джега, тоника и запахи свежего вечера.

Когда раздался топот копыт, задремавший страж едва не свалился с башни. Торопливо продрав глаза, он встал и положил руку на гранату, вглядываясь в темь.

Черный конь затанцевал под воротами, всадник приподнялся в седле:

– Эй, на башне! Открывайте!

– Ты кто таков будешь? – сиплым со сна голосом рявкнул страж. – Али порядка не знаш? Жди утра или…

Всадник выругался и потребовал спустить факел, но стражи уже торопливо вертели ворот, разглядев при свете луны серебристые одежды патэ. Кинув за труды монетку и посулив страшные кары за медлительность, патэ осведомился, где ближайший постоялый двор.

Трактир в маленькой деревне был всего один – жалкий двухэтажный домик. Плешивый сутулый слуга поклонился:

– Большая честь для нас, патэ…

– Патэ Киош, – буркнул пастырь. Он шатался от усталости, под глазами лежали серые тени. – Вина согреть, живо!

Слуга вспугнутой птицей метнулся прочь. Патэ уселся за стол. Заспанный хозяин принес горячего вина, патэ потребовал к утру свежих коней.

– Но, патэ Киош, – здоровенный детина едва не заплакал, – у нас маленькая деревня, откуда…

– Не мое дело. – Патэ залпом выпил вино, нахмурился, соображая. – Ладно, пошлите к вашим старостам, пусть обеспечат. Дайте мне лепешек и сметаны.

Требуемое немедленно появилось перед ним. Патэ предпочел бы хороший шмат мяса, но следовало немного попоститься перед ожидающим его сложным делом.

Стоило задуматься об этом деле, и настроение, поднятое ночной скачкой, безнадежно испортилось. Патэ без аппетита прожевал пару пресных лепешек и отодвинул тарелку.

– Комната готова, патэ Киош, – ломким голосом произнес рыжий парнишка, не иначе сын хозяина. – Вас проводить?