Повздыхав несколько дней, Валерий Семёнович выбросил из головы и сердца Ираиду Платоновну, и вскоре её образ стал блекнуть, а потом и вовсе стёрся из его памяти.
Коньячный напиток
Через два месяца Ираида Платоновна не вынесла сердечных мук и запила.
Никогда ранее она не увлекалась спиртным, никогда в её скромной квартирке не хранились бутылки с адскими напитками, не пахло перегаром и не было у неё в друзьях любителей выпить и закусить. А тут что-то накатило на неё саму, захотелось утешить себя, защитить от боли израненное думами и обидами нутро. Если наклеить пластырь, то несомненно полегчало бы, но не изобрели ещё клея для душевных ран, а потому Ираида Платоновна сама-себе-доктор пошла в ближайший ларёк и приобрела проверенное и чудодейственное народное средство.
Она налила для пробы немного в чайную кружку и, не размышляя ни секунды, вылила в рот пахучую жидкость. Потом прочитала этикетку: коньячный напиток. «Наверное, отрава», – подумалось ей. Но эту порцию отравы она мужественно выпила. Боль отпустила. Теперь хотелось не держать её в себе, а выпустить наружу, как вольную птицу. Птица выпорхнула из души, и пустота тотчас заполнилась слезами.
Ираида Платоновна рыдала, размазывая по щекам тушь. Глаза щипало и саднило, словно прожорливый червь выедал их нутро, похищая ясность взора и затуманивая зрение, но она не сдавалась и продолжала по чуть-чуть пить, плакать, жалеть себя и прошлую жизнь, в которой поверила в любовь лишь однажды и сразу забеременела Леночкой. Парень тот ушёл служить в армию и больше о нём Ираида никогда ничего не слышала. И вот её, взрослую, умную, красивую и успешную женщину, снова кинули, как ту наивную девчонку, только теперь уже не на глазах родителей, соседей и всей деревни Щебетовки, а на глазах взрослой дочери, единственного родного человека. Господи, какое унижение, какой позор, какой дурной пример для Леночки!
Спаси меня
В ту среду Леночку пригласили в школу, чтобы сфотографировать для школьного альбома вместе с её выпускным классом, и когда она, радостная и возбуждённая новыми впечатлениями, пришла домой, то Ираида Платоновна уже вошла в состояние полного алкогольного одурманивания. Её ресницы слиплись и засохли, язык стал вялым и неповоротливым, волосы спутались, как и мысли, и ответить на вопрос своей дочери, что случилось, она не смогла.
Леночке не доводилось видеть маму в неподобающем виде, она очень сильно испугалась. Больше всего её поразили мамины глаза: огромные, как будто выкатившиеся из орбит, остановившиеся, застывшие в этом неподвижном состоянии, не узнающие никого и ничего.
– Мамочка, мама! – закричала она, не зная, что делать. – Это я, Лена!
– Леее… нааа, спасиии меееня, – простонала Ираида Платоновна, на минуту вырвав себя из небытия, но шея не могла удержать тяжёлую, неподъёмную голову хозяйки, и та снова уткнулась в пустое пространство стола между бутылкой и тарелкой с нетронутой любительской колбасой.
Ираида Платоновна, икая и вздрагивая всем телом, пробыла в смутном состоянии минут двадцать, и всё это время дочь гладила маму по плечу и шептала: «Мамочка, я с тобой! Я спасу тебя, обязательно спасу».
Потом маме полегчало, она смогла дойти до дивана и погрузилась в сон.
Леночка долго думала над тем, как же ей спасти маму?
В страданиях матери она винила себя и однокомнатную квартиру, в которой было трудно жить вдвоём, а уж с маминым любимым мужчиной – и тем более. Вероятно, Валерий Семёнович потому и не предпринимал попыток вернуться, что не видел перспектив в отношениях с её мамой. Не будешь же век лобзаться на диване за спиной у падчерицы? Собственного угла у мамы не было, только лишь коричневый диван-книжка, на котором она спала, отдыхала, читала, готовилась к урокам, раскладывая тетради и записи, общалась с дочерью и встречала гостей. Леночка по совету врача спала на кровати с ортопедическим матрацем.