. В этом смысле можно согласиться с Делёзом, утверждавшим, что «история философии является воспроизведением самой философии. Следует, чтобы изложение истории философии действовало как подлинный двойник и включало присущее двойнику максимальное изменение. <…> Изложения истории философии должны представлять собой некое замедление, застывание и остановку текста: не только текста, с которым они соотносятся, но также текста, в который они включаются. Так что у них двойное существование, в идеальном двойнике – чистое повторение старого и современного текста, одного в другом»[321].

Однако что представляет собой это главное?. Какие факторы обусловливают характер той или иной интерпретации? Согласно Бергсону, главное можно определить как особую первичную интуицию (la intuition originelle)[322], составляющую суть всего оригинального в мышлении философа, питающую его важнейшие, новаторские взгляды, лежащую в основе его учения. Нужно четко представлять, что вкладывает Бергсон в понятие такой первичной интуиции. В сущности, это неопределимое, базовое понятие, такое, как, например, понятие материи, геометрического тела или точки. Собственно, понятие точки Бергсон как раз и использует, чтобы дать читателю представление о столь непривычном для обыденного сознания и невыразимом словами предмете своих размышлений. Он замечает, насколько «преображается философское учение, когда мы пытаемся проникнуть внутрь мышления его создателя, а не вращаемся вокруг него. Вначале уменьшается сложность. Затем одни части входят в другие. Наконец, все стягивается в одну точку, к которой мы можем все больше приближаться, хотя попытки достичь ее были бы тщетны. В данной точке находится нечто простое, бесконечно простое, столь невероятно простое, что философу так никогда и не удалось это высказать»[323]. Это «нечто тонкое, легкое и почти воздушное, исчезающее при малейшем приближении к нему; то, чего не увидишь и издалека, если не перестанешь обращать внимание на все остальное, даже на то, что считалось главным…»[324].

В «Творческой эволюции» Бергсон утверждает: «чтобы достичь первоначала всей жизни, как и всей материальности» («pour arriver au principe de toute vie comme aussi de toute matérialité»)[325], философия, взятая в аспекте истории, всегда прибегала к особому «чистому акту воли» («le pur vouloir»)[326] – интуиции в действии, проникающей в суть вещей. «Нет ни одной солидной системы, которая хотя бы в некоторых своих частях не оживлялась интуицией»[327] – таково мнение философа.

Однако, если, по Бергсону, первичная интуиция не поддается вербальной фиксации, то как же мы можем быть уверены, что приблизились к ее постижению? Как мы удостоверимся, что чувствуем и постигаем именно ее? «Если сам философ не смог определить ее, то и нам это не удастся, – замечает Бергсон. – Но мы можем уловить и закрепить некий образ – посредник между простотой конкретной интуиции и сложностью выражающих ее абстракций, образ туманный и размытый, который неотступно сопровождает, оставаясь, быть может, незамеченным, сознание философа, следует как тень через все повороты его мысли. Не будучи самой интуицией, этот образ все же сближается с ней больше, чем понятийное и неизбежно символическое[328] выражение, к которому интуиция принуждена прибегать в поисках возможностей „объяснения“»[329]. С. Л. Франк так комментирует этот пункт: образ-посредник «как бы занимает промежуточное место между простотой интуиции и сложностью ее отвлеченного выражения»[330]. Можно сослаться и на метафорическое изложение проблемы самим Бергсоном: отходя от механистической точки зрения на учение, рассматривая его как живой организм, мы можем извлечь из каждого данного положения учения любое другое по желанию. Однако получившаяся картина дает нам представление о «теле учения, она еще не позволяет постичь его душу»