Более того, нельзя забывать, что именно интуиция и выступает формой опыта, с ней Бергсон сверяет все свои предположения. Так, например, в связи с «Материей и памятью» Бергсон заметил: «Есть много вопросов, на которые я мог бы ответить только при помощи бездоказательных гипотез. Но я хочу возможно ближе следовать контурам фактов, отвергая любые метафизические конструкции, наконец, вернуться к интуиции. Там, где интуиция больше ничего не сообщала, я должен был остановиться»[279]. Возражения могут вызвать такие функции и полномочия интуиции, выступающей не только инструментом эмпирического знания, но и высшим арбитром в сфере опытных данных. Однако ничто не дает нам права отрицать за методом Бергсона его эмпирический статус.

Наконец, в-шестых, вся критика науки и присущего ей способа познания касалась у Бергсона именно «наук о природе», если воспользоваться Дильтеевым понятием. Что же касается гуманитарного знания, то во времена Бергсона не сформировалась еще собственная методология «наук о духе»: психология или психофизиология, например, следовала в сфере метода путями классической физики[280]. Поэтому все возражения Бергсона были направлены именно против использования методов «позитивных наук» вне их собственной сферы исследования[281]. Думаю, теперь ясно, насколько спорно приведенное выше остро критическое суждение Пригожина и Стенгерс о заслугах Бергсона в сфере гносеологии: ведь книга этих ученых посвящена перспективам новой парадигмы современной науки, охватывающей не только естествознание, физику и химию, но и общественные, социальные и гуманитарные дисциплины.

В моей книге не ставится задача подробной характеристики бергсоновского метода, выявления его сильных сторон и противоречий. Но и сказанного достаточно для понимания очевидного факта: Бергсон был слишком проницательным и вдумчивым человеком для того, чтобы утверждать, «будто для понимания созидательной деятельности природы нам нужна „другая“ наука»[282]. Просто он считал, что не все в мире может быть познано с помощью позитивных наук и соответствующих методов. В 1922 году, когда практически все аспекты концепции философа (за исключением этического) уже сложились, он высказался очень четко по данному поводу: «…мы отнюдь не преуменьшаем значение интеллекта… Но мы утверждаем, что наряду с ним существует иная способность, пригодная для другого рода познания. Значит, у нас имеются, с одной стороны, наука и техническое умение, относящиеся к ведению чистого интеллекта, а с другой стороны – метафизика, которая опирается на интуицию. Между этими крайними точками расположатся науки о нравственной, социальной и даже органической жизни; последняя из этих наук больше связана с интеллектом, первые – с интуицией»[283].

Приведенная цитата дает представление о гносеологической программе Бергсона, как она предстает в аспекте методологии. Здесь отчетливо видно разграничение самих интеллекта и интуиции (инструментов познания), а также сфер, где данные инструменты могут быть актуализованы; причем руководством к их применению должна служить, без сомнения, соприродность инструментов тем феноменам, к изучению которых они применяются. Мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что гносеологическими полюсами у Бергсона выступают точная наука и метафизика. Есть искушение поставить на место метафизики гуманитарное знание, и, в общем, такая подстановка и произошла, когда бергсоновский метод транспонировали в сферу гуманитарных дисциплин (по крайней мере, постарались транспонировать, как В. Пивоев и С. Шрёдер).

Мне думается, что данная замена метафизики гуманитарным знанием в наше время вполне оправданна и даже необходима; и не только уместно, но и плодотворно использовать определенные методологические идеи Бергсона в сфере гуманитарных наук. Во-первых, потому, что метафизика нынче не в почете, и обращаться к ней