Образ-посредник, уже с большей долей расхождения, представим в некотором числе привычных понятий, однако не каких угодно: число их может быть достаточно велико, но ограничено характером понятий. Ведь только понятия определенного рода могут претендовать на роль инструментов представления нашего образа-посредника. Выбранные понятия сопоставляются с образом-посредником: как различные взгляды разума, они внеположны образу-посреднику. Тут уже нельзя обнаружить той органической связи, которая характеризовала соответствие образа и интуиции. Кроме того, если образ-посредник – результат творчества духа, и нет готового образа, опосредующего определенную интуицию, то привычные понятия не изобретаются заново. Они могут облечь разные образы, подобно покрывалу, принимающему очертания тела[669]. Они предзаданы; но не предзадан их порядок и их комбинация, оригинальны и оттенки смысла, которые приобретают эти готовые формы от соприкосновения с оживляющим их образом. Так, например, качественные образы-понятия жизненного порыва и длительности можно описать, применяя категории материи, духа, энергии и т. д. Чтобы транслировать наши образы-посредники, нам совершенно необходимо заручиться поддержкой старых категорий, хотя и переосмысленных: иначе мы рискуем остаться непонятыми, ведь образы-посредники сами по себе, а тем более интуиция, – невербализуемы[670].
Наконец, понятия, дробясь в словах, обретают в последних группу «предсуществующих элементов»; эти «первичные элементы группы» можно выбрать «практически произвольно», «лишь бы только другие элементы их дополняли: одну и ту же мысль можно одинаково хорошо выразить различными фразами, составленными из совершенно разных слов… Таков процесс речи. Такова и операция, посредством которой конституируется философия»[671]. Впрочем, тут можно несколько возразить Бергсону. Дробление и рассеяние исходной интуиции в конце пути, приводящее к россыпи слов, имеет и положительное значение. Выбирая слова по нашему усмотрению, «практически произвольно», мы все же чем-то руководствуемся. И именно это «что-то» и есть первичная интуиция[672], которая, вспомним, задает направление движению мысли. Быть может, она направляет наш выбор слов еще в большей мере, чем выбор подходящих понятий – именно потому, что в случае со словами число предзаданных элементов гораздо больше, сами они разнообразнее и сокровищница их богаче. В противоположность образам, слова, как и понятия, предсуществуют выражению нашей мысли, но они гибче понятий.
Более того, именно с помощью своей вариативной словесной оболочки понятия становятся эластичными, растягиваются по форме образов и плотно их охватывают, не оставляя зазора. И если Бергсон стремился к обретению понятий нового качества, которые максимально полно выражали бы образы и даже саму интуицию во всей конкретности, – то он смог создать такие понятия, потому что раскрывал их значение в предельно точных и продуманных выражениях. Его формулировки не были формулами[673], поскольку, подобно образам, были плодом творческого усилия. Именно благодаря этому усилию он находил нужные слова, – и, без преувеличения,