Уже много позже, когда Ратьша перебрался в Рязань, крестный, епископ Евфросий, в беседах поведал ему о всемирном потопе, погубившем в том числе и страшных драконов, обитавших тогда на земле. Видно, зуб этот принадлежал такому вот дракону. Драконий зуб, после того как побывал в кувшине с колдовским варевом, приобрел черный окрас с фиолетовым отливом. Эта краска не стерлась с него до сих пор, спустя почти полтора десятка лет.

Воевода потрогал сквозь ткань кафтана амулет, который, следуя наказу матери, снимал только в бане. Что ж, драконий зуб вроде помогал. Несмотря на все пройденные сражения и немереное количество мелких стычек, серьезных ран он ни разу не получил. Легонько цепляли – было. Так то не раны, скорей царапины. Единственный раз половецкая стрела на излете впилась в бедро. Наконечник ушел неглубоко, но оказался с крыльями, пришлось вырезать. А боле – ничего. Конечно, и сам Ратислав старался не плошать. Оружием научился владеть всем на зависть. Доспех надевал всегда, ежели чуял, что грядет заваруха, глупой бравадой не тешился.

Дорога повернула влево и вывела на высокий берег Прони. Река здесь была заметно шире, чем у Крепи. Бодрящий северный ветер гнал по воде частые волны, холодил разгоряченное скачкой лицо. По реке скользили несколько рыбачьих челнов. Белея надутыми парусами, в сторону Пронска шел маленький купеческий караван из трех лодий. Всадники перевели коней на шаг, давая животным роздых. Ратислав снова потрогал драконий клык. Да, такой вот дорогой подарок он получил напоследок от матери.

Отца же Ратьша помнил плохо: мал был, когда убили родителя. Да и не часто баловал тот вниманием сына. То в разъездах, то в походах. Помнил, что веселый был человек. При его появлении у Ратьши всегда появлялось ощущение праздника. При встрече любил отец подхватить наследника под мышки и подкинуть высоко, под самую матицу. Сердце замирало от сладкого ужаса. Помнил, как первый раз посадил его, пятилетнего, на коня, как гордо сидел он в седле, сверху вниз глядя на больших дядек – отцовых гридней. Больше ничего не помнил. Кроме той страшной, пахнущей смертью телеги…

Князья Глеб и Константин, дядья Ратислава, не получили желаемого от гнусного убийства братьев. Это было слишком даже для не знающей пощады, длящейся почти непрерывно две сотни лет княжеской усобицы. Братоубийц гнали по Руси, как зайцев на псовой охоте. В конце концов беглецы разделились. Константин осел где-то у черкесских князьков и даже женился на дочери одного из них. Глеб же привел из степи войско большого половецкого хана Шарукана и осадил Рязань. Разбил половцев и освободил город старший брат нынешнего великого князя Ингварь Ингоревич, севший после того на рязанский стол. Главного виновника убийства братьев – Глеба – теперь не хотел принять никто. После года скитаний по половецкому полю он, как рассказывают, сошел с ума и сгинул где-то безвестно.

Опять перешли на рысь. Дорога вильнула вправо в лес. Река скрылась из виду. Больше половины пути позади, прикинул Ратислав. Глянул на клонящееся к закату солнце. Ничего, до темноты должны успеть.

Последний час снова ехали вдоль высокого берега Оки. Покрасневшее солнце только-только коснулось своим нижним краем горизонта, когда они, въехав на высокий взгорок у берега, увидели сияющие в лучах заходящего солнца купола рязанских соборов и погружающуюся в сумрак, ощетинившуюся у подножья надолбами крепостную стену.

Стольный град Рязанского княжества стоял на обрывистом правом окском берегу. Сразу за взгорком, на который выехали спутники, внизу у его подножия пролегал овраг, далеко врезающийся в берег. По дну его протекала небольшая речушка, прозванная рязанцами Черной речкой. Так же звался и овраг. За оврагом вольно раскинулась громада Столичного города – самой молодой, но и самой большой части Рязани. Отсюда, с пригорка, он был хорошо виден. Западную его сторону ограничивал крутой окский откос. По краю откоса высилась бревенчатая, собранная из тарасов стена, накрытая тесовой двускатной крышей.