Это письмо было не жалобой на того майора- прохвоста, а просьбой о помощи. Это совершенно точно! Ни о какой мести тогда совершенно не думалось, даже когда Матвей вынужден был упомянуть о взятке, благодаря которой в училище поехал не он, а его одноклассник, отец которого похвастался дяде Матвея, как он за ведро мёда и деньги устроил своего сына. Хотя копии и не было, но заключительную фразу своего письма Министру Матвей помнит и до сих пор: «неужели мой отец погиб за то, чтобы его сыну не дали возможность учиться в военном училище?». Поставив дату и подпись, запечатал свои муки в конверт, на котором большими буквами написал: «Москва Кремль Министру Вооружённых Сил Маршалу Советского Союза Булганину Н. А.», указав ещё и обратный адрес, и отнёс письмо на сельскую почту. Как гора с плеч свалилась. Теперь будь, что будет. Содержание письма Матвей не показывал никому, считая, что если там, в Кремле, задумают о нём что-то плохое, то виноват во всём будет только он. Теперь страха совершенно не было, а было смиренное «будь что будет».

Были ли у Матвея какие-нибудь надежды на благоприятный исход? Пытаясь сейчас с высоты прожитых лет вспомнить то своё состояние, он приходит к убеждению, что никаких иллюзий о благоприятном для него исходе его слёзного крика о помощи он не питал. Просто появилось ощущение какого-то спокойствия: свою работу сделал и теперь от него уже ничего не зависит, его судьбу будут решать другие, на которых повлиять ему уж никак нельзя.

Началось томительное ожидание наступления хоть какой-то определённости. Её мог дать либо ответ из Москвы, либо повестка из военкомата для отправки на службу в армию. Это было больше всё-таки тягостное состояние, вызванное причинённой обидой этому беззащитному сельскому пареньку, оставшемуся без отца, которого он помнил и постоянно призывал со слезами на глазах к себе на помощь. Это, должно быть, был пик его страданий в самые тяжёлые для него послевоенные годы. Страдания Матвея может понять только человек, переживший такую же ничем с его стороны не спровоцированную обиду, обиду до глубины души, когда возмущённый несправедливостью человеческий разум понимает своё бессилие что-либо изменить самому в этой жизни.

В таком угнетении даже взрослые люди могут потихоньку впасть в состояние прострации, ничего хорошего не сулящей для их будущего. Тогда Матвей не очень разбирался во всех этих философско-психологических понятиях. Ему просто было очень не комфортно от осознания того, что примерность в учёбе и поведении совершенно не гарантируют справедливого к тебе отношения в реальных условиях социалистического общества, в котором тогда жили. Потихоньку наступало прозрение того, что в обществе (социализм и коммунизм почему-то в мыслях совершенно отсутствовали) судьбы людские часто зависели совсем не от громко провозглашаемых привлекательных лозунгов и деловых качеств конкретного человека, к которому и были обращены эти лозунги, а от действий многих «товарищей», поставленных на должности для воплощения в жизнь тех самых лозунгов в интересах простых людей.

Но вот что было интересно в поведении Матвея. Казалось бы, что испытанное унижение должно было напрочь отбить желание заниматься чем-то серьёзным. Но его страстное желание продолжить образование просто принудило идти в библиотеку в поисках литературы по интересующим его вопросам. Во время учёбы он часто пользовался довольно богатой школьной библиотекой, и тогда совершенно не мог предположить, что в сельской библиотеке для изучения он возьмёт домой «Капитал» Маркса и несколько книг по квантовой механике (название которых, к сожалению, забыл). Подумать только! В сельской клубной библиотеке такая экзотика! Кто комплектовал такие библиотеки? Если с Марксом ещё всё объяснимо, – идеологические основы нашего государства полагалось знать, то кто здесь в сельской глуши, не имеющей даже электрического освещения, будет ловить эти кванты.