– Откуда вы все это знаете? – спрашиваю я.

– Мне так объясняли, – неопределенно отвечает Серенити. – Но это лишь вершина айсберга, насколько я могу судить.

Я озираюсь, пытаясь увидеть всех этих призраков, которые, должно быть, маячат где-то на периферии моего поля зрения. Пробую ощутить присутствие матери. Может, не так уж и плохо, если она мертва, но находится где-то рядом.

– А я знала бы об этом? Если бы мама была призраком и пыталась поговорить со мной?

– А с тобой никогда не бывало, что звонит телефон, ты снимаешь трубку, а там мертвая тишина? Это мог быть дух, который пытался что-то тебе сказать. Они сгустки энергии, и для них самый простой способ привлечь к себе внимание – это манипуляции с энергией. Фокусы с телефоном, компьютерные глюки, включение и выключение света.

– Они и с вами так общаются?

Серенити медлит с ответом:

– У меня это больше похоже на то, как я впервые надела контактные линзы. Я никак не могла приспособиться к ним, постоянно чувствовала в глазах что-то чужеродное. Это не доставляло мне неудобства, просто не было частью меня. Такое же ощущение вызывает и информация из другого мира. Словно бы мне в голову приходит запоздалое соображение, только… подумала эту мысль не я.

– Вроде как вы не можете чего-то не слышать? – уточняю я. – Словно бы навязчивая песенка, мотив которой постоянно звучит в голове?

– Ну да, пожалуй.

– Раньше мне часто казалось, что я вижу маму, – тихо говорю я. – В каком-нибудь людном месте я выпускала руку бабушки и бежала к ней, но никогда не могла ее догнать.

Серенити бросает на меня странный взгляд:

– Может быть, ты экстрасенс.

– Или же просто так бывает со всеми, кто потерял близкого человека и никак не может его найти, – отвечаю я.

Вдруг она останавливается и произносит драматическим тоном:

– Я что-то чувствую.

Оглядевшись, я вижу только поросший высокой травой пригорок, несколько деревьев да нежную стайку бабочек-адмиралов, медленно совершающую разворот над нашими головами.

– Но тут нет ни одного клена, – замечаю я.

– Видения – они как метафоры, – объясняет Серенити.

– Интересно, что может олицетворять клен? Хотя, вообще-то, метафора – это не олицетворение, а сравнение, – говорю я.

– Что, прости?

– Ничего, не важно. – Я снимаю с шеи шарф и протягиваю его Серенити. – Возьмите, вдруг это вам поможет?

Она испуганно отшатывается, словно бы на нем полно бацилл. Но я уже отпустила шарф, порыв ветра закручивает его спиралью и поднимает к небу, маленькое торнадо уносится все дальше и дальше.

С криком «Нет!» я бросаюсь вдогонку. Шарф ныряет вниз, взвивается вверх, дразнит меня, подхваченный воздушным потоком, но не опускается, так что мне никак его не схватить. Через несколько минут он застревает на ветвях дерева в двадцати футах от земли. Я нахожу опору и пытаюсь вскарабкаться по стволу, но на нем нет ни единого выступа, дальше переставить ногу некуда. В досаде я соскакиваю вниз, глаза щиплет от слез.

У меня почти ничего не осталось от мамы.

– Погоди, я помогу тебе.

Серенити опускается рядом на колени, сцепив руки, чтобы подсадить меня.

Ползу наверх, царапая щеки и руки; ногти ломаются о кору. Однако мне удается забраться достаточно высоко, чтобы ухватиться за ближайший сук. Ощупываю развилку ствола рукой, чувствуя под пальцами грязь и ветки – покинутое гнездо какой-то предприимчивой птицы.

Шарф за что-то зацепился. Я тяну его и наконец высвобождаю. На нас с Серенити дождем сыплются листья и обломки сухих ветвей. А потом что-то более увесистое стукает меня по лбу и падает на землю.

– Черт, что это было? – спрашиваю я, крепко обматывая шарф вокруг шеи.