– Дядя Андрей, фрейлен спрашивает, как вам нравится на вилле.

– Скажи, что здесь прекрасно, – буркнул он.

– А мы идем за Настей, – радостно сообщила девочка, – в бадминтон играть. Она всегда после завтрака здесь сидит. Настя!

– Иду, – откликнулась Настя, выходя из беседки и торопясь навстречу Тане – так, словно хотела побыстрей избавиться от общества матери. Инга шла следом, лицо у нее было расстроенным, но она мужественно пыталась скрыть свое огорчение, притворно весело говоря:

– Вот и хорошо, вот и поиграйте, чтобы ты не скучала. Андрюша, ты тоже вышел погулять? – она взяла мужа под руку и заметила его окаменевший взгляд. – У тебя опять болит голова? Почему ты так смотришь?

Воскобейников, похолодев, смотрел на Танечку, протягивавшую Насте ракетку.

«Господи боже мой, надо же такому вдруг привидеться – Людмила. С чего вдруг?»

Взяв себя в руки, он тряхнул головой, отгоняя непонятно с какой стати возникшее воспоминание, и ласково ответил:

– Все в порядке, любимая, я думал о делах. Пойдем в дом, не будем мешать детям веселиться.

«Веселиться! – шагая рядом с Танечкой, сердито думала Настя. – Ничего себе веселье! Лучше сдохнуть! Алеша…. Позвонил ли он Антону? Ждет меня или забыл?»

Если бы не это похищение, ее не прятали бы на этой вилле, она была бы теперь в Москве. И шестнадцатилетие свое отмечала бы дома, а не в Швейцарии. Конечно, ей устроили веселый праздник, Филевы были очень милы, надарили кучу подарков, и приходилось притворяться довольной, ахать и восхищаться. В действительности же, в этот день ей хотелось только одного – видеть Алешу.

…. Настя долго не решалась сознаться в своем обмане – в том, что ей еще нет шестнадцати. Боялась, Алеша рассердится. Получилось случайно – они лежали рядышком, глядя в потолок и отходя от только что испытанного невероятного счастья. Алеша обнимал ее за плечи, и Настя чувствовала, как волосы возле уха шевелятся от его дыхания. Именно тогда он и спросил:

– Когда у тебя день рождения?

– В июле, семнадцатого.

– Прекрасно, в этот день я смогу сделать тебе предложение руки и сердца. Что ты мне на него ответишь?

Настя растерялась.

– Я? Но мама и папа… они не разрешат.

– Что ж, старших следует слушаться.

В голосе его звучала горькая ирония. Неожиданно Насте припомнилась Лейла, которой он непрерывно названивал в первый день их знакомства. Они потом никогда больше об этой Лейле не говорили, но и ежику было понятно, что между ней и Алешей произошло что-то сильно его задевшее. Теперь тон у него был такой же, каким он в последнем разговоре с Лейлой по мобильному пожелал ей счастья. Испугавшись, что обидела его, Настя заторопилась:

– Причем здесь слушаться или нет? До восемнадцати без разрешения родителей в ЗАГСе не распишут, еще два года ждать придется.

Алеша, опершись на локоть, разглядывал ее чуть прищуренными глазами.

– Интересно, – протянул он, – кто-то меня уверял, что тебе семнадцать. Тогда по логике вещей в июле тебе должно исполниться восемнадцать.

– Я…ну… ты же не стал бы…. Ну, если бы я сказала, что мне пятнадцать. Я… – неожиданно Настя, приподнявшись, обхватила руками его шею, крепко прижала к себе, коротко и нежно целуя подбородок, щеки, глаза. – И что такого, что только шестнадцать? Раньше всегда в шестнадцать замуж выдавали. Ну, подождем два года, какая разница? Я ведь тебя люблю. Я люблю тебя!

Трудно сердиться, когда тебе клянутся в любви, Алеша рассмеялся и прижал ее к себе.

– Глупышка, это все сказки, любви не бывает.

– Нет, погоди, погоди, – шептала она, изгибаясь в его руках, – а что тогда бывает?

– Сейчас увидишь.

Когда они вновь смогли соображать, Настя легла на спину и с озабоченным видом прижала руку к солнечному сплетению.