– Я буду инженером, мне математика хорошо дается, а Андрей пойдет на медицинский, он уже решил.

– А стихи ты по-прежнему любишь? – генерал перевел разговор на другую тему, не желая говорить с Викторией о ее брате-близнеце.

– Люблю, – она вдруг просияла, – а вы запомнили даже, что я люблю стихи?

– Конечно, я все помню, – взгляд его смягчился, – ты помнишь, когда мы с твоей бабушкой Зиной были у вас, ты нам читала Пушкина? Помнишь еще это стихотворение – там были слова, вроде «время тлеть, время цвести». Можешь его мне прочитать? А то я Пушкина люблю, а наизусть никогда ничего не могу запомнить.

– Совсем, как Андрюша, – улыбнулась девушка, не заметив, что дед нахмурился при этом сравнении. – Хорошо, я вам сейчас прочитаю.

Генерал закрыл глаза и откинулся на подушку, а Виктория, разгладив на коленях юбочку, начала с выражением читать:

Когда она дошла до слов «тебе я место уступаю: мне время тлеть, тебе цвести», то вдруг замолчала, потому что ей показалось, что генерал спит. Он, однако, не спал и, сразу же открыв глаза, с воодушевлением произнес:

– Читай, читай, я не сплю. Хороший был мужик Пушкин, знал, как за душу взять. Как он это мудро сказал: время тлеть и время цвести. Как он все понимал – я жизнь прожил, а не могу так ухватить соль жизни, как он. Время тлеть и время цвести – вечная смена жизни и смерти. А ведь погиб в тридцать семь – совсем молодой.

Виктория ничего на это не ответила – ей в ее семнадцать лет и тридцать семь, и шестьдесят семь одинаково казались глубокой старостью. Она дочитала стихотворение и когда замолчала, то Воскобейников действительно спал, тихо похрапывая, а его грудь ровно и ритмично вздымалась и опускалась.

Девушка не знала, что делать дальше. Не решаясь разбудить генерала, она тихо сидела, ожидая, пока он проснется или пока кто-нибудь за ней придет и отведет вниз, где ждала машина. Однако никто не приходил, хотя было уже достаточно поздно. У Виктории, убаюканной мерным дыханием деда, тоже начали закрываться глаза – она привыкла ложиться спать рано, потому что уроки в школе начинались в восемь утра. Неожиданно послышались торопливые шаги. Умудка Дара, вбежав в палату, схватила ее за руку.

– Пойдем, скорее! Скорей!

Девушка испуганно вскочила, не понимая, в чем дело, но Дара уже тащила ее прочь. На миг задержавшись возле двери, умудка бросила невыразимо печальный взгляд на уснувшего генерала, потом вытолкнула его внучку в коридор.

– Ой, поздно как, я долго сидела – никого уже нет, даже медсестры, – растерянно начала было Виктория, но Дара приложила палец к губам, и девушка виновато умолкла. Хотя будь она лучше знакома с режимом работы военного госпиталя, то удивилась бы, что дежурная медсестра куда-то отошла, оставив свой пост – это считалось неслыханным нарушением.

Миновав главную лестницу, они спустились по той, какой обычно пользовался персонал, и Дара подвела Викторию к ожидавшему ее автомобилю. В салоне его горел тусклый свет, шофер при их появлении отложил газету и поднял голову.

– Повидала генерала? Ладно, садись, поехали домой.

Забравшись в машину, Виктория вдруг вспомнила, что не попрощалась с дедом, и, высунув голову в окно, сказала Даре то, что по ее мнению требовали правила вежливости:

– До свидания, спасибо. Вы дедушке привет передавайте и скажите, что я хотела попрощаться, но он спал. Скажите, что я еще приду.

– Скажу, – проводив глазами отъехавшую машину, Дара повернулась и торопливо зашагала прочь от госпиталя.

В палате Воскобейникова в это время суетились три человека. Негромко переговариваясь друг с другом короткими отрывистыми фразами, они торопливо, но внимательно осмотрели палату, заглянули в шкаф с генеральской одеждой, за высокую ширму и даже под стол. Сам генерал их уже не интересовал – он лежал на кровати с простреленной головой, мертвые глаза его неподвижно смотрели в потолок, а на щеке застыла тонкая струйка крови.