Неуклюже забравшись на борт по раскачивающейся верёвочной лестнице, мы подверглись насмешкам и наказанию: за то, что про нас просто-напросто забыли, мы должны были заплатить двойной тариф. Мы были не против, хотя ещё не понимали – сколько это.

Голубой сарафан не пригодился. И без него вершилось волшебство. Две субстанции – вода и небо, слившись в симфонию, пленили, проникали в мозг и в душу и заставляли быть покорной и ничтожной перед своим великолепием. Гипноз, совершаемый природой, был настолько силён, что перед глазами заплясали видения: причудливые старинные замки, затяжно скачущие кони. Разыгравшаяся феерия кровавого заката совсем меня лишила сознания, и когда «Жозефина» слегка накренилась, я безвольно грохнулась на палубу.

«Всё, довольно, – сказал мой друг, поднимая меня и посмеиваясь над моей чувствительностью, – ты устала, идём спать». В кубрике, где уже давно спал весь состав команды, нам отвели две койки. Вася забрался на второй ярус и тотчас же захрапел в унисон с матросами. Я прослушала эту джазовую композицию спящих не больше десяти минут, задохнулась от стойкого запаха пота и нечистых носков и вылетела снова на палубу.

Быстро стемнело, почувствовался ветер. «Шелонник» – послышалось рядом. Капитан, с неизменно пыхтящей трубкой, повторил: «Шелонник. Дует с запада, хороший будет день». Голос капитана был ещё смешнее, чем он сам – писклявый, как у мультипликационного персонажа. «Давай-ка, неси свою валюту. Надо». «Вы же на работе», – попыталась возразить я, но всё же порылась в рюкзаке и достала алюминиевую фляжку. У капитана во внутреннем кармане его белого кителя оказалась маленькая рюмашка. «Петрович», – опрокинув зелье и крякнув от наслаждения, представился он. Ну надо же – Петрович! Как слесарь какой. Пятьдесят грамм развязали Петровичу язык, и всю ночь я просидела, слушая и не слушая одну за другой байки морского волка, вглядываясь в тёмную загадочную глубину озера.

День и вправду оказался солнечным и жарким. Плыли до ночи, созерцая прозрачную, нежно-бирюзового цвета воду, прибрежные камни фантастических форм, поросшие зелёным лесом утёсы или, словно на экваторе, золотопесчаные отмели.

Глубокой ночью «Жозефина» выгрузила нас в чёрную дыру, задребезжала рындой на прощание и исчезла. Мы с Васей в полной темноте и неизвестности, спотыкаясь на каждом шагу, добрались до непонятно чего, на ощупь похожего на лес. Вспомнили, наконец, что у нас есть фонарик. При свете огляделись – действительно лесок. Собрали веточек, зажгли костёр. Хорошо. Было уж задремали, но услышали хруст веток. Вася предположил, что это байкальский медведь. «Возьми головёшку», – сказал он, вооружаясь котелком. Напугавший нас гость оказался тоненьким юношей, почти мальчишкой, в форме милиционера. «Кто такие, однако? – строго прозвенел он. – Здесь, однако, запрещено разжигать костёр!» Мы стали оправдываться, что не знали, только что приехали, что костёр окопали траншеей. «Утром зайдёте в отделение, оформим штраф, однако», – упорствовал служитель закона. Но сделав паузу, несколько смущённо добавил: «Но можно и здесь. Валюта есть?» Мы уже знали, что 50—100 грамм валюты решают все проблемы и делают людей братьями. «Алтан», – дружелюбно протягивая ладонь назвался юноша и достал из кармана рюмашечку.

На рассвете – картина маслом: все трое спим в братских объятиях, а обнаглевшие бурундуки растаскивают остатки трапезы. Однако!