Вот только остался всего месяц, успеем ли? Надо дозвониться до «Интела», пока там не кончился рабочий день, переориентировать Федора и Иванов на новую работу. Или…

– К черту полумеры! – пробормотал я, сворачивая к ближайшей автобусной остановке. – Еще не поздно.

– Соня, вставай! – до Алеши сквозь натянутое на самые уши одеяло донесся голос матери. – Батя уже за столом.

– Мам, рано же! Гимн еще не играл! – постарался применить старую «отмазку» тринадцатилетний парень. – Можно я еще пять минуточек полежу?

– Сам вчера просил! – К словам добавилось движение вытаскиваемой из-под головы подушки.

– Ну, ма-а-ам!

– Холодную воду нести? – присоединился с кухни ехидный мужской голос.

– Тише ты! – шикнула женщина. – Маленького разбудишь, будешь сам укладывать вместо того, чтобы идти на демонстрацию!

– А-а-а! Сейчас! – Алешу как подменили, он буквально взвился над кроватью. – Я забыл! – бросил паренек на бегу и через секунду скрылся за дверью туалета, по-взрослому клацнув задвинутым шпингалетом.

– С нечищеными зубами за стол не пущу! – с улыбкой выдала привычную нотацию мать, даже не надеясь, что ее кто-то услышит.

Можно сказать, обычное утро семьи, разве что вставать мужу пришлось почти на час раньше – сосед предупредил, что первого мая трамваи в районе не ходят, да и автобусов мало, так что до метро проще идти пешком. Пустяки, а ведь еще осенью, до покупки в кредит благоустроенной квартиры-полуторки, приходилось каждый день добираться аж из Томилино. «Помоги, Господи, старой Лукерье, не зря ее дохаживала», – прошептала женщина, и в который раз рука потянулась перекреститься. Уж на что вредная приживалка, даже как помирать стала, отблагодарила: «Возьмите, ребятки дорогие, за все хорошее облигации из сундука, что в дровянике во дворе». Муж аж плюнул тогда в сердцах, бесполезная бумага, разве что титан[49] разжечь при случае. Насилу уговорила замок старый сбить, припереть узел с добром да заховать подальше под диван. И ведь как в воду глядела, года не прошло, пропечатали в газетах специальный государственный указ по ускоренному погашению, враз с первой таблицы двести рублей выиграли. А за ним вообще счастье свалилось, первую четверть цены кооперативного жилья разрешили платить «трехпроцентками», а там и Леню на отдел поставили…

Бум-м-м! – «взорвалось» на кухне что-то особо увесистое.

– Пельмени! – легко определила на слух женщина. – Говорила вчера, не ставь тарелку на край!

– Блин!

– Ох, горе ты мое! – Жена с укором метнулась на звук. – Даже пожарить без меня не смог! Зачем я только обе пачки вчера ухнул?[50]

– Я только дверку открыл, а они сразу хрясь! – попробовал оправдаться глава семьи, отряхивая от ошметков теста выходные брюки. – Не злись ты, сейчас соберу и вымою! – добавил он при виде далеко не радостного лица супруги.

– Совсем дурак? Про осколки забыл? Не настолько мы сейчас бедные, вали в ведро!

– А что есть будем? – слабо возразил мужчина, послушно заметая остатки пельменей на вытащенный из-под раковины совок.

– С голоду не умрем!

Вместо несчастных пельменей в масло, уже начавшее стрелять с чугуна сковороды раскаленными каплями, полетели скатанные на скорую руку котлеты из картофельного пюре, за ними куски сала с корейки, а «хрущевский холодильник» под окном расстался с последней склянкой запасенных с осени соленых груздей. Окончательно картину праздничного завтрака завершили широкие белые колечки лука да баночка сметаны, из которой Евдокия машинально выплеснула отстоявшуюся за ночь воду.

– Надо сменить потребкооператив, – нашел к чему придраться муж. – Соседям привозят колхозную, с нее не вода, а масло отстаивается. А дороже-то кооператив на копейки выходит!