Глухой стук ударов из-подо льда нарастал, и она заметалась, пытаясь найти точку, где стучит всего громче, куда ее подзывает Осай. Вдруг картина перед взором резко сместилась, и под водой очутилась уже она, Андомака. Кахон гнал ее вдоль блекло сияющей ледяной корки, и выхода не было. Ее унесет до самого моря, бывшего также и смертью, – и навек упокоит в пучине.

Она попыталась вскрикнуть – и проснулась.

Она была в своей спальне. Молочно-жидкий лунный свет лился в окно подобно сиянию того самого льда. Она поднялась с кровати и прошлась по ковру, деревянный пол поскрипывал под каждым шагом. Личные покои Андомаки выходили на восток – на грядущую скоро зарю и дворец, где ее родственник Бирн а Саль почивал в княжьих чертогах. Родственник, который в действительности не был тем, кем казался.

Андомака почувствовала желание сойти во внутренний храм, будто что-то там могло поменяться. Она воспротивилась побуждению. Девочка-служанка, спавшая на пуфике в ногах хозяйской кровати, забормотала, заворочалась, потом села.

– Леди Чаалат? У вас все хорошо?

– Я видела сон, – ответила она.

– Мне принести ваши книги, госпожа? Или разбудить мастера Трегарро?

– Не нужно. Я знаю, что означал этот сон, – молвила Андомака. – Он был немудреный.

Каждый год наступал день, знаменующий конец лета.

В этот день город, как обычно, вставал поутру, но вместо густой, тяжелой, неумолимой жары в рассветном воздухе сквозила бодрая свежесть. До наступления полдня город еще умоется собственным по́том – мытари у ворот будут привычно обмахиваться от зноя, а собаки одышливо ворчать и сворачиваться калачиком в теньке. Детвора – купаться в каналах, а их матери – гоняться за ними в страхе, что чада утонут. Следующее утро, возможно, начнется с той же прохлады, а возможно, и нет. Снова придут теплые дни, но то будет осенняя теплота. Лето сложило с себя венец и медленно, томно и пышно клонилось к жатве.

Сегодня Алис впервые не разделит этот день вместе с Дарро. А после будет первая Длинная Ночь без него. И первая оттепель, которой он не увидит.

С того вечера, как нашла монеты и нож, Алис постоянно перемещалась, ночуя то на улице неподалеку от Храма, то за деньги на какой-нибудь барже, швартовавшейся в Речном Порту. Совсем недавно она подыскала комнату-келью, угнездившуюся в глубинах Дворцового Холма – в районе под названием Старые Ворота. Громадные крепостные сооружения прежних лет взбирались там от реки ко дворцу по восточному скату.

Алис прислонилась к каменной кладке, предохранявшей крутые петли дороги от обрушения в воду, и смотрела, как на востоке поднимается солнце. Под ней лежала лишь четверть спуска по черной груди горы, но и отсюда взгляд достигал Долгогорья поверх улиц Новорядья с Притечьем. Город в утреннем свете казался покрытым золотой кровлей. Обман зрения. Состоял он из камня и дерева, черепицы и кирпича. И мнился прекрасным лишь издали.

А внизу, на самом южном из четырех мостов, подведенных к Старым Воротам, – том, что охватывал северную кромку Ильника и тянулся до Притечья, – показалась идущая на встречу с ней Сэммиш. Алис наблюдала за маленькой фигуркой, на таком отдалении – куколкой, со сложной смесью предвкушения и ужаса, признательности и негодования, а также растущей тревоги. Неплохо иметь такую сообщницу, когда хочешь распутать, что же произошло, – глаза и уши девчонки годились там, где Алис опасалась появляться сама. Вот и в глухом прежде деле забрезжил просвет. Они уже выяснили, что никто не объявлял награды за голову Алис. В кабаках не интересовались, куда она подевалась, разве что поминали в праздной болтовне мимоходом. Никто не подваливал и к ее матери, не докапывался о последних занятиях Дарро. Все это важно было узнать, и все это на свой лад успокаивало.