Участковый, соглашаясь кивнул головой, подошел к человеку, присел к нему спиной на корточки, и обратился к деду:

– Слышь, Авдей Силуянович, подсоби-ка мне его на спину забросить.

Старик с готовностью бросился на помощь участковому. Тот, крепко взяв пострадавшего за руки и взвалил его себе на спину. Потом, крякнув, поднялся, и споро зашагал обратно по тропинке туда, где оставил мотоцикл. Все остальные гуськом потянулись следом. Раздался треск заводимого мотора, а затем шум стал быстро удаляться. И над озером опять наступила тишина. Лучи заходящего солнца розовыми бликами рассыпались по зеркальной поверхности озера. И вдруг, нарушая эту гладь, где-то метрах в десяти от берега, озеро вдруг забурлило, словно вода в кастрюле, и из его глубины на поверхность вместе с воздушными пузырями выбросило какой-то небольшой предмет, похожий не то на деревянный сундучок, не то на небольшой чемоданчик. Он закачался на воде, которая сразу успокоилась, словно ей только и надо было для этого избавиться от чуждого ее природе предмета. И через несколько минут поверхность озера вновь стала гладкой и невозмутимо-спокойной.

Когда участковый наконец привел свой драндулет в деревню, возле фельдшерского пункта их уже ждало чуть ли не половина деревни. А деревня была по меркам здешней глухомани вполне себе большая. Помимо фельдшерского пункта, здесь была средняя школа, два магазина и леспромхоз с лесопильным цехом, в котором и работала большая часть населения деревни. Кстати, деревню сами местные, особенно молодежь, гордо именовала «поселком городского типа». Хотя от «типа» здесь только и было, что одно единственное каменное здание, которое раньше, до войны, принадлежало богатому финскому купцу, а сейчас там располагался сельский совет. С торца этого шедевра шведско-финской архитектуры располагался фельдшерский пункт. Именно здесь сейчас собралось, благодаря неугомонному Алексе, которого участковый дядя Вася не захотел брать с собой обратно на озеро, большое шумное «общество», громко обсуждавшее на разные лады находку старика Авдея.

Участковый остановил мотоцикл рядом с закрытыми дверями местного «медицинского центра». И к ним сразу кинулись со всех сторон любопытствующие. В первых рядах подбежал внук Авдея, с горящими глазами, засыпая деда вопросами. Народ от него тоже не отставал. И из толпы слышалось: «Егорыч, кто ж это такой?», «А он живой, али как?». С сочувствием, перемешанным с любопытством, вздыхая причитали бабы: «Ой, глядите… Худой-то какой!» Участковый, надо отдать ему должное, быстро навел порядок. Довольно зычным голосом прокричал:

– А ну, граждане, расступись! Дайте пройти. – Потом, вроде как вспомнив что-то, кинул в толпу новый клич. – Может кто видел его раньше?

Народ притих, с удвоенным вниманием вглядываясь в бледное, до синевы, обросшее щетиной, лицо мужчины сидевшего в люльке старенького «ижа». Поглядел, поглядел, а потом закачал отрицательно головами. Кое-где звучали реплики: «Нет… Не наш это… не знаем…» Одна шустрая бабенка, худая, как телушка с недокорма после голодной зимы, работающая кладовщицей в леспромхозе, выдвинула фантастическую гипотезу:

– А не кум ли он Алевтины, которая поварихой у нас в бригаде работает? У нее вроде кум из Сортавалы был, все в такой одеже ходил, как сюда приезжал.

В ответ на нее зашикало несколько голосов:

– Чего сочиняешь -то, трещотка! Кум Алевтины уже в летах, а этот -то молодой совсем.

Полемика перекинулась, словно разгорающийся лесной пожар, в народные массы. Предположения в определении возраста дедова найденыша колебались от двадцати пяти до сорока лет. И длился бы это базар-вокзал еще неизвестное количество времени, если бы фельдшер не взяла управление этой непростой ситуации в свои крепкие женские руки. Она гаркнула, перекрывая гул голосов звонким голосом, сделавшим честь любому командиру кавалерийского полка: