– Я воздержусь, однако, – отвернулся брезгливо Ломинадзе.

– А я Кобе расскажу, повеселю его. Мол, мы с Бесо трусы императрицы под Магнитной горой нюхали.

Из окружения никто, кроме Завенягина, не знал, что Кобой звали они промеж собой Сталина, а Бесо – Ломинадзе. Начальник НКВД Придорогин уши навострил, заразмышлял:

– Кто такой Коба? Надо навести справку у Ягоды. А Бесо, значится, кличка Ломинадзе. Ягода дал указание не сводить с него глаз ни днем, ни ночью.

Телефоны секретаря горкома партии прослушивались даже тогда, когда он говорил с Москвой, с работниками ЦК ВКП(б). Домработница у Ломинадзе была осведомительницей НКВД, секретаршу тоже завербовали. Следили и за шофером Ломинадзе. Подсылали провокаторов, вскрывали письма, рылись в ящиках стола. Недавно с помощью бригадмильца Разенкова удалось скопировать ключ от горкомовского сейфа. Ломинадзе вроде бы не замечал слежки…

Орджоникидзе обнюхивал трусы, посмеивался, оглядывая добродушно базарную толпу:

– Ух, голова закружилась! Но подтверждаю: панталоны действительно принадлежали императрице.

Нарком говорил, как Сталин, с акцентом, размеренно, без внешней суетливости. И грубоватость приближала его к народу, сборищу на толкучке. Прокурор Соронин, однако, оценил наркома критически:

– Не очень серьезно ведет себя. Трусы женские обнюхивает, хотя убедительного доказательства, что их не примеряли, не носили… Да еще и фиглярствует политически. Надо просигнализировать. Посоветуюсь я с Придорогиным. Напишем вдвоем в Москву. Ну, не докладную, разумеется. А как бы спросим, что делать в таких ситуациях? Как оценивать все то?

Нарком глянул пристально на Антоху Телегина:

– А ты, молодой человек, учишься или уже работаешь?

– Ни, мы не комсомольцы. Мы не любим коммунизму. Мы из казаков. Нас не берут на курсы. Нам одна путя – на грабарку, в землекопы. Али грузчиками, – запереминался с ноги на ногу Антоха Телегин.

– Так вступай в комсомол. Не отставай от жизни. Авраамий, запиши его на курсы.

– А кем ты хочешь стать? – спросил у парня Завенягин.

– Мы бы с Гришкой Коровиным согласились на домну, аль на мартен, где потеплее…

– Приходи завтра в отдел кадров, я дам указание, – отметил что-то в блокноте директор завода.

Ломинадзе начал разговор с улыбчивой Фроськой Меркульевой:

– А ты бы, девушка, что выбрала? Не век же торчать на базаре.

– Пошла бы я, товарищ начальник, работать в буфет, в столовую.

– Почему же в буфет?

– Так ить можнучи там и кусок масла, и каральку колбасы домой стащить, – откровенно призналась девица.

Серго Орджоникидзе засмеялся как-то булькающе. Прокурор Соронин и начальник милиции Придорогин переглянулись многозначительно. Но Завенягин поддержал наркома:

– Да, каменеем в кабинетах мы. Совсем чувство юмора утратили. Девчонка ведь шутит, озорует.

Начальственная процессия двинулась к северному сходу с базарного бугра, в сторону, где чернели силуэты домен с подбочененными гигантскими трубами, где изрыгал огни металлургический завод.

– Я сгною тебя в подвале! – процедил сквозь зубы на ухо Фроське начальник милиции.

– За што? – удивилась невинно девица.

– За трусы императрицы! – прошипел Придорогин уходя.

Серго Орджоникидзе попрыгивал неуклюже по наклонной тропе, говорил Завенягину:

– Потребно, Авраамий, поднимать авторитет, роль героя труда, специалиста. Представь к награде орденами Галиуллина, Калмыкова. Я легковую машину выделю для премии. Кому рекомендуешь отдать? Назови лучшего начальника цеха. А может, наградим сталевара Павла Елькина? Все-таки он первым выплавил сталь на мартене. Забыли мы о нем.

– Я бы премировал автомашиной инженера-прокатчика, Голубицкого.