ХАМАТОВА: До концерта я звонила журналистам и Первого, и НТВ, и РТР, и всем, кого знала, и умоляла этот концерт снять и показать.

ГОРДЕЕВА: Мы с тобой не знакомы еще.

ХАМАТОВА: Нет, не знакомы. И все журналисты, которым я звоню, говорят мне: “Нет”. Я звоню Константину Львовичу Эрнсту, он отвечает: “Пусть нам напишут письмо врачи”. Я объясняю: “Они уже написали”. “Пусть напишут еще”, – говорит Константин Львович. И всё это кончается скандалом: никакие письма врачей им были не нужны. Они просто не хотели, не считали для себя важным снимать наш концерт.

ГОРДЕЕВА: Через неделю после концерта я приехала брать у тебя интервью о том, что на концерте были собраны деньги на аппарат по облучению крови. Но ты сказала: я еще обязательно буду говорить о том, что концерт не был показан по телевизору, а значит – до больных раком детей, на самом деле, нет никому никакого дела. Это две тысячи пятый год. Рак – табуированная тема.

ХАМАТОВА: Кать, понимаешь, ни до, ни после этого концерта в зале не было такого количества пришедших туда по своей воле самых главных людей страны. Главных не в смысле власти, а в смысле интеллектуального, творческого наполнения. Я сейчас вспоминаю этот зал: Владимир Познер, Олег Янковский, Саша Абдулов, Лия Меджидовна Ахеджакова, Костя Хабенский, Серёжа Гармаш, Людмила Гурченко, Инна Михайловна Чурикова, Юра Шевчук, Леша Айги, Ира Розанова откуда-то со съемок за свой счет приехала, Иосиф Кобзон, Марина Неёлова, Галина Борисовна Волчек, разумеется. Та же самая Оксана Пушкина, кажется, Елена Малышева с Первого канала. А еще политики, депутаты…

ГОРДЕЕВА: А что тебя так удивляет?

ХАМАТОВА: Сейчас приходится всех созывать, собирать, упрашивать иногда. Тогда же мы просто бросили клич – и все пришли.

ГОРДЕЕВА: Эта история тянется из девяностых. Из времени, когда те, кто давал интервью, и те, кто его брал, мыслили не то чтобы одинаково, но были равными друг другу: думали в одном направлении. Мы были одним народом, одним фронтом выступали.

ХАМАТОВА: Почему сейчас по-другому?

ГОРДЕЕВА: Может быть, потому, что мечтаем мы об одном и том же, но видим это совершенно точно по-разному. Кроме того, большинство из перечисленных тобой артистов или даже политиков не придет сегодня по своей воле, скажем, на телеканал НТВ и не станет заинтересованно разговаривать с журналистом.

ХАМАТОВА: Где ты сегодня видела заинтересованного журналиста?

ГОРДЕЕВА: Я далека от мысли защищать журналистов, но где ты видела сегодня публичного человека, который уважает того, кому дает интервью? И даже больше: уважает тех, кто это интервью будет смотреть или читать.

ХАМАТОВА: Когда, по-твоему, пропало это доверие?

ГОРДЕЕВА: Не знаю. Я часто пересматриваю интервью, которые брал Листьев, мой в каком-то смысле учитель. В них нет напора, нападок и желания загнать собеседника в угол. Но есть очевидное желание понять его и сделать понятным зрителю. Собеседник Листьеву помогает. Этот процесс взаимного движения навстречу наблюдать чрезвычайно интересно.

В том времени, о котором мы с тобой сейчас говорим, в этом самом две тысячи пятом году точка невозврата на деле уже пройдена, но мы этого еще не знаем. Разные части общества уже начали неумолимое (и необратимое) движение друг от друга, в противоположных направлениях. И именно поэтому журналистов уже не интересует то, что происходит в “хорошей” сфере жизни. Они ее, может, встречают в своей частной жизни, но в профессиональной – не видят. Телеканалы и издания навязывают зрителям оторванную от реальности повестку. Какое-то время в тренде еще будет социалка, но такая, ненастоящая, упакованная в телевизионную мишуру.